К судьбе лицом
Шрифт:
Изрядно пришлось полетать Гермесу туда-назад, передавая то мне – бурю Посейдона, то Посейдону – холод от меня. Судимые тени, поеживаясь, оглядывались на мелькающего под бронзовым потолком посланца, правда, раза с четвертого он перестал пользоваться выспренними словесами и передавать мне все ругательства Жеребца, ограничиваясь сутью:
– Предлагает дары!
– Предлагает большие дары!
– Предлагает отпустить только двоих, только на полста лет и за дары!
– Спрашивает: в какой кишке отца ты, Владыка, потерял совесть?
–
– Ну, хотя бы в Элизиум их всех!
– Ну, в общем, там уже земля трясется, а он во гневе и обещает тебе своды снести…
Жеребец был как обычно сдержан. Владыка Морей, Колебатель Земли…
– Мои своды крепки. Гнев Посейдона лишь добавит жителей моему царству. Ответ я дал.
Взмыленный Гермес тяжело дышал, привалившись к бронзовой стенке. И силился соблюдать почтение.
– Все?
– Все.
– Ну, можно я хоть ругательствами разбавлю?!
Нельзя.
В конце концов, сошлись на том, что ладно уж, детей Посейдона еще много осталось, а Геракл – зараза. Не такая, как Крон, но все-таки…
Жеребец на этом особенно настаивал, и в конце концов я согласился. Кое-как разгребся с судами теней, в который раз подумывая о том, что с такой смертностью – мне нужны помощники, только вот какой бог согласится день-деньской сидеть и слушать жалобы бывших смертных? Потом еще пришлось пару раз облететь мир на колеснице: в Стигийских болотах буянила тень Лернейской гидры, до которой запоздало начало доходить, что она только тень. Сделать эта тварь никому ничего не могла, но своим шипением вывела из терпения Ламию и Эмпусу – вот еще, не хватало чудовищ судить… Пристроил гидру сторожить дальний вход, через который нет-нет да забредали тени – для них хватит.
И много еще было раздражающих мелочей, которые, кажется, и раздражать не должны – а все-таки…
Во дворец вернулся, когда Нюкта уже покинула свою обитель возле Тартара и поднялась на небо. Молча зыркнул на Горгиру, прислуживавшую за столом, глотнул нектара с таким лицом, будто в кубке уксус. Пинком отправил в дверной проем крылатого шпиона из свиты Гекаты.
Не раздеваясь, упал на ложе, прислушиваясь к тишине, мгновенно затопившей весь дворец. И Гипнос еще долго не осмеливался приблизиться ко мне.
Не тревожьте Владыку подземного мира. В особенности если он утомлен прошедшим днем.
И если жезл – на расстоянии вытянутой руки…
И если Владыка спит один.
Глубоким, неверным сном, который спешит разделить с ним его царство.
– Давай-давай, отрывай! Раз-два! И-э-э-эх! Пошел-пошел-пошел!
Сон сбежал с глаз, ускакал прятаться по углам. Глуховатый густой бас, отдавшийся в ушах, был чужероден и не принадлежал моему миру… моему царству.
Кто бы это ни был, поклялся я, протягивая руку за двузубцем, – он явился, куда нужно. Тут ему и оставаться.
Поднялся, потер затекшую шею, пытаясь сообразить спросонья: откуда голос-то? Бас не унимался, перекатываясь в ушах отзвуками отдаленного грома.
– Да как вас угораздило-то? Ну, давайте еще, рывком!
И чей-то боязливый тенорок рядом:
– Так ведь руки же из плеч нам выдернешь! И так больно…
Но этот уже – знакомый… Ах, да. Это же у колонского входа, Герои на троне. Тесей – еще сын Посейдона – с неразлучным Пейрифоем.
И кто-то, кто задумал их освободить и взялся за дело с выдумкой и размахом, если судить по громогласному рыку:
– Да ты сам зад от каменюки отрывай, сын Эгея, а то сидишь, будто в патоку влип!
Кто бы мог быть? Впрочем, какая разница.
Было двое на троне, станет трое…
Подхватил хтоний, лежавший рядом с двузубцем. Колесницы, как всегда, дожидаться не пришлось.
У колонского входа разворачивалась баталия, которая может поднять настроение даже Аиду Угрюмому, сдернутому с постели после короткого сна. Двое любителей чужих жен сидели, где их посадили, отчаянно от этого страдая, а сдернуть их с каменного насеста пытался…
Помяни – и явится, подумалось мне, когда я взглянул на львиную шкуру. Шкура трещала на широких, напрягаемых в усилии плечах. Бугрились мускулы под загорелой кожей. Валялась палица железного дерева неподалеку – такой запросто можно перешибить хребет Атланту…
Капли пота падали на кучерявую бороду, пальцы крошили гранит трона, а сквозь зубы вырывался отрывистый азартный шепот:
– Что ж ты туда, на локоть ушел, что ли… сейчас поддену…
Немного поодаль стоял Гермес и беззастенчиво над сценой ржал.
Эреб и Нюкта… что понадобилось Алкиду в моем царстве? Если эти двое – сколько ни оторвет – все его. Впрочем, нет, он явился с Посланцем за плечами, и крылья гермесовых сандалий трепещут гордо-официально, что значит – от отца…
Таната нужно отослать, подумал я, глядя, как сын Громовержца медленно, но верно отдирает сына Посейдона от его каменной кары. Тесей скрипел зубами, но отчаянно терпел, весь кривясь от благодарности.
Отослать Таната. Рано или поздно они здесь закончат и предстанут перед моим троном – не думали же они меня миновать? И Убийца, который хватается за меч при одном упоминании о Геракле, окажется не к месту.
И червячком вползла предательская мыслишка: призывал ли герой Персефону, когда шел сюда?
Чпок! Алкид наконец сладил с каменным сидением, и седалище Посейдонова сына оказалось на свободе. В троне образовалась порядочная ямка, окруженная гранитной крошкой. Силён.
Совершенно красный Гермес вытер щеки, а Тесей испустил облегченный вздох и бросился благодарить – плевать, что на ногах не стоит, а одна рука висит плетью: вывихнул-таки могучий Алкид.
Геракл принимал благодарности хмуро, почесывая бороду пятерней. Теперь, когда он выпрямился, сын Посейдона едва доставал ему до подбородка.