К судьбе лицом
Шрифт:
Взгляд не хотел отпускать. Преследовал, где только мог. Настырным охотником устремлялся следом.
– Царь мой, а ведь он был совсем не против – этот Пейрифой… Посмотрел на Медузу (конечно, в ее настоящем виде). Усы подкрутил, выпрямился даже. Говорит: а давайте! Раз уж такое дело… Медуза рассказывает: наговорил ей, какая она красавица. Посейдона ругал: мол, разве он умеет обращаться с такой прелестницей?! Нет, царь мой, Медуза сама не против: все-таки развлечение…
Взгляд легким осколком лета, зеленым листиком тополя скользил по моему безучастному лицу. Пробегал по неизменно
Убийце в ноги падал. За Эриниями со слезами гонялся. Наверное, не переставал взывать: жена все так и не торопилась в Средний мир.
Все так же смотрела.
– Как ты пристально следишь за Владыкой! – услышал я как-то раз, шатаясь невидимым по миру. Говорила Эрида-раздорница: только она так изящно гугнит в нос. – Неужто есть подозрения…
Поблизости с Эридой устало вздохнула Персефона. Наверное, махнула рукой: что вас слушать, тут за мужем присматривать надо…
– Подозрения, – это тихий, насмешливый, мертво-ровный голос Медузы, – зачем подозревать, если с этими худшее всегда оправдывается?! Вот этот Пейрифой…
– В гневе?! – ахнула добросердечная Горгира. Невнятно ахнула: Ахерон недавно преподал урок семейной жизни…
– Нет, – спокойно отозвался голос жены. – Муж не разгневан. Он ждет чего-то.
– Цербера? Ну, когда Цербер вернется? Или еще героев?
Персефона молчала. Только взгляд, которого я не мог видеть: пристальный, вопросительный – не отставал, словно прицепившийся в ночи блуждающий огонек.
Наверное, ждал вместе со мной, не знаю. Или – того же, что и я.
Того же, что я ждал с визита Деметры. Нет, раньше. С сожжения Гестии. А может, с того момента, как отгорела великая битва, и тысячи голосов возгласили: «Все уже кончилось!» – ложь, в которую я так и не сумел поверить.
Настоящий воин никогда не верит в победу до конца.
Настоящий воин всегда оглядывается и ждет.
Откуда принесутся на крыльях тяжелые вести?
Они были настолько тяжелыми, что не принеслись на крыльях. Пришли ногами – заплетая одну за другую, на полусогнутых. Гермес прибрел в тронный зал бесплотной тенью, держа в руках шлем, и крылья на его сандалиях трепетали едва-едва – траурно как-то…
И лицо Вестника было – под стать крыльям.
– Радуйся, Владыка, - заупокойный глас заставил сползти мечтательную полуулыбку с лица Гипноса и поперхнуться пеной бешенства – Эриний. Глаза посланца богов смотрели прямо и тускло, брюзгливые желтые тени залегли у губ.
Судимые тени первыми поняли, что они тут не ко времени – и сгинули, когда Психопомп был на полпути к моему трону. Персефона взглянула на брата с тревогой и поднялась.
– Я распоряжусь, чтобы подали нектара и горячего вина с травами.
Опередив ее, исчез Танат. Свита растворялась, не ожидая даже моего безмолвного приказа. Гелло отсылать не стал: тот, шебурша крыльями, затаился где-то у золотого трона.
Впервые мне настолько не хотелось слышать вести, что я прибег к вежливости.
– Присядь. Вижу, ты проделал трудный путь. Не хочешь ли сперва совершить омовение и подкрепиться, а уж потом изложить мне то, с чем явился?
– После, Щедрый Дарами, – племянник улыбнулся мертвой, выжженной изнутри улыбкой. Опустился на явившееся из ниоткуда сидение, пригубил пряное вино, поднесенное робкой тенью. – Вестник должен… носить вести. Знаешь, люди придумали казнить гонцов за дурные послания. А ты бы… напряг свою фантазию, дядя. Все знают, что она у тебя богатая – хоть на Сизифа и Тантала взглянуть… но для меня нужно что-то особенное.
– На их месте я казнил бы гонцов не за дурные вести, а за медлительность.
Гермес пропустил намек мимо ушей и с видимым наслаждением потянул вино.
– Возвращаю взятое, – опустил на мраморные плиты хтоний. – Без него меня бы как Крона – на кусочки…
Смешок, начисто лишенный веселья, странно зазвенел о бронзу зала. Я ждал.
Вести. Слова.
Угадывая весть и зная слово.
– Флегры.
И тут оно включилось. Давно забытое тиканье в венах: «Будет. Будет. Будет».
«…легры… гры-хы!» – злорадно раскатил Тартар.
– Мать-Гея…вновь пробудилась. Заплодоносила. Родила.
Конечно. Что еще может быть ее проклятием? Она умеет только рожать, в том числе и на погибель…
– Кого же? Великанов? Титанов? Бога?
– Новую расу. Вышли в свет… Юнцы этого мира, новое поколение от плоти ее… Себя они называют Гигантами – трепещешь, дядя?
– Видел их?
– Еще и как. Несколько дней там проторчал, лучше б сразу – на Олимп… – Гермес перекачивал в себя вино с такой скоростью, что рисковал уснуть на полуслове. – Самый здоровый – с пол-Тифона где-то…а есть и помельче – с меня, скажем. И по ужасу – разные…все больше косматые, шерстистые такие, знаешь… руки – во! От пояса и ниже тела змеиные. Правда, там есть еще и с крыльями, и с козлиными ногами… разнообразие…
Смешок уже не был мертвым. Просто истерическим.
– И?
– А ничего. Я говорю, сидел там пять… четыре… шесть? Не помню, сколько там сидел. Хотел понять – что они за проклятие на нас такое? Ведь и голов – по одной штуке… ну, почти у всех… И рук не по сто. Ну, палицы, мечи – так ведь это мы все уже видали! Пару перунов отцовских на них – да и все, кажется! А только есть в них какая-то жуть… к одному подлетел и чувствую…
Рука Гермеса промахнулась и легла не на чашу – в пустое место. Чашу, повинуясь моему взгляду, только что утащила подальше пугливая тень. Посланец надулся и обиженно засопел.
Да он точно не в себе. Нашел, на кого обижаться.
– Что чувствуешь?
– Холод в затылок. И перед глазами – дорога: пойдешь по ней, а возврата нет. И сердце замирает: вот если он меня сейчас увидит! Унюхает под шлемом! Тогда конец, а почему конец – не знаю. Это смерть. Это в них… отцовская кровь играет.
И тогда с опозданием я понял, что забыл задать самый главный вопрос.
Гекатонхейров и циклопов Гея породила сама – от беспредельной мощи, как и Урана. Титаны, с которыми мы справились лишь с помощью Сторуких, были порождены от Урана – сына Геи.