К судьбе лицом
Шрифт:
И все закончится.
– Ты верно понял, Аид-невидимка, – одобрили из-за спины.
– Они знали, – выдавил я. – Рано или поздно…
– Гея – их мать, Аид-невидимка. Все матери одинаковы. Конечно, они ждали… конечно, знали.
– И ты знала.
– Я тоже мать. Я не могла не знать.
– Ты знала с нашей победы… с Титаномахии. И оставила им шанс!
– Я оставляю шансы всем, маленький Кронид. Против этого я не могу
– Нам?! Ты оставила хоть какие-то шансы нам – после…
Молчит. Ушла, наверное. Заглядывать в свой свиток: искать наш шанс, если, конечно, он действительно есть, если будет, когда наша Гибель протянет к нам руки.
Что-то творилось вокруг. С залом: колебались надежные опоры, ходуном ходили, осыпались в прах выложенные мозаикой стены, оставляя меня, только меня, меня одного…
Наверное, так рушатся иллюзии. Ты закрываешь глаза – и колыбель-нянька вокруг тебя таранными ударами разметывает мирок, который ты – вечный вор – выстраивал из уворованного времени, из заблуждений, из глупых желаний. Шелуха сыплется, уходит под ноги, оставляя единственное – верное, выкованное, предназначенное для тебя…
Я держу. Я еще держу.
Держу, слышите, вы?!
Когда я открыл глаза – передо мной были врата, измятые от ударов изнутри. Врата не тряслись. Не встречали ненавистного врага, шагнувшего к темнице прямиком от трона.
В Тартаре затаились. Держишь, – кивали в Тартаре. Ну, держи-держи…
И ухмылялись разрубленной надвое улыбкой.
Черная гадюка скользнула через дорогу, поползла по своим гадючьим делам. На миг показалось: остановится, откроет пасть, кусанет собственный хвост. От всей змеиной души. И еще посмотрит так лукаво немигающими глазками: Кронид, а тебе это ничего не напоминает, вообще-то? Ты б, может, к озеру Мнемозины сходил – память освежить, водички испить?
Нет-нет, – спорю я с Тартаром. Это все слишком быстро. У нас же еще не было Полынного Поля. Не было игры в захватывающий обман вместе с Атой. Доверчивого Офиотавра – ягненка на алтаре нашей игры – у нас тоже теперь нет…
Ягненком стали мы сами – бывшие победители. Боги. Владыки, воюющие, как Владыки. Кто сказал, что история должна повторяться в точности?!
Больше не будет попыток. Отсрочек тоже не будет. Есть то, что есть: мы и наша Погибель, пока еще не лицом к лицу, но уже вполне себе скоро.
Самое время вспоминать сказочку Аты. О Роднике Силы, в святилище которого три источника. Самое время попить целебной водички из всех трех.
«Восторг теперь на Олимпе, – беспощадно напомнила коварная Судьба. В какую игру играет – не признается, а хода исправно ждет. – А Ярость вообще под водой. Где ты найдешь те родники? Кажется, вам остался только Страх».
– Да.
Страх еще здесь. Белой маской смотрит на меня из любого водоема. Гнездится внутри, выпускает холодные щупальца, нетерпеливо елозит по спине, минуту назад закрытой пурпуром, а теперь – простым черным хламисом. Страх осторожно покалывает кончики пальцев левой руки, сжимающей двузубец.
Ползет к вискам, по которым только что скользнула знакомая бронза шлема. Скрывая Страх за невидимостью.
Страх – все, что осталось.
Черный Лавагет вышел в поле.
* * *
В сад выйти просто. Решил поглядеть на цветочки, полюбоваться наливающимися соком плодами. Шагнул за порог – любуйся!
Оказывается, в сад мести Матери-Геи попасть тоже не так сложно. Захотел сам удостовериться в исходящей от ее саженцев угрозе. Шагнул за пределы своего мира, наобум шепнув: Флегры!
И – будто потянуло в нужном направлении. С одного шага. Обидно до простоты – как через порог дома прыгнуть: оп – и в садике.
Смотри, лавагет, только не ослепни.
Поля выжженной земли радушно распахивают перед гостем обожжённые ладони. Узловатые, заскорузлые от долгой работы. Покрытые сухими трещинами, изломами скал, скрюченными стволами деревьев.
Место совокупления небытия и бытия. Сад мести.
Запустение. Безветрие. Земля – нет, пепел земли под ногами.
Тут и там разбросаны валуны – диковинные яйца невиданных птиц.
Застоявшийся в воздухе дикий, звериный дух.
Залысины почвы под ногами посыпаны чешуей, стертой о камни.
Вот они, – стукнуло сердце. Холодно, равнодушно. Вот они. Хотел увидеть? Смотри.
Посреди острого крошева черных камней вставали тени. Чернее черного, крепче крепкого. Тени, кривляясь, плясали в розоватых отблесках костров. Глухо перекрикивались о чем-то своем.
Волосатыми лапами драли овец и коз, приготовленных к ужину (кто жарил, а кто – так, сырьем). Метали копья. Боролись. И движения их казались странно, неправильно мягкими, как бывает только у змеелюдей. Нет, все-таки еще слишком далеко, нужно сделать их из мельтешащих у костров фигур – реальной угрозой, подойти поближе, взглянуть вплотную…
Глаза подводили. Отказывались проницать темноту. Глазам с чего-то виделась дальняя дорога – узкая, повыбитая копытами многих коней, ухабистая от колесниц. Дорога ложилась под ноги приветливо, дружески протягивала навстречу вихри серо-желтой пыли. Иди, шептала дорога. Там, дальше, ничего нет. Ты же, кажется, давно хотел – чтобы вот так, без возврата…
Рот наполнился вкусом ихора – я прокусил себе руку. Зажмурил глаза, вот только веки невидимые – не очень-то и зажмуришься. Или это просто перед закрытыми глазами – все та же дорога?!
Вглядываться по-настоящему, собой, не хотелось до озноба. До медного гонга в висках. Лучше, как Зевс, к любовнице: в змею… и на брюхе, только подальше отсюда, только…
«Невиди-и-и-и…»
Я не стал ждать, пока она выдохнет этот призыв. Пока положит ко мне руки на плечи и прошепчет привычно: «Ты должен знать своего противника…» Вгляделся – собой.
Уже готовясь увидеть то, что видел, когда смотрел на Серп Крона впервые: улыбающееся уничтожение, чистое небытие… Или перемешанную с буйными земными силами черноту Тартара.