К своей звезде
Шрифт:
Всякий раз, когда Юля мысленно обращалась к Муравко, она успокаивалась, словно обретала после длительной качки твердую под ногами почву. От одной мысли, что он где-то совсем недалеко от нее, что завтра утром она войдет в автобус и увидит свободное место рядом с ним, что до самого аэродрома будет чувствовать сквозь тонкую ткань форменной рубахи его тепло, к ней возвращалась уверенность и надежда. Она уже окончательно поняла, что любит его давно и на всю жизнь. И хотя он ей еще ничего не сказал о своем чувстве, Юля безошибочно знала, что
Да если и не будет никакого признания, разве дело в словах? Слова уже ни прибавят, ни убавят. Самое главное – они нашли друг друга и поняли, что предназначены друг для друга.
Вернувшись в квартиру, Юля начала упаковывать оставшиеся книги. Часть отцовской библиотеки она раздарила летчикам полка. Пусть читают. Остальные книги загрузила в багажник маминой «Волги». Себе оставила только несколько томиков.
Позвонил Булатов.
– Ты дома? – спросил он. – Иду в гости.
А потом заявился собственной персоной с бутылкой шампанского в руках.
Увидев собранную сумку, раскрытый чемодан, он молча поставил бутылку на стол и сел на то место, где еще совсем недавно сидела Ольга Алексеевна.
– Все-таки уезжаешь? – спросил он.
– Уезжаю, Олег Викентьевич.
– Что там хорошего на этом Севере? Тундра, холод, пустота.
– А северное сияние?
– Юля… А ведь еще не поздно. Распакуем чемоданы, накупим вина, назовем друзей…
– Поздно, Олег Викентьевич.
– Но почему? Почему, черт побери!
– Служба, Олег Викентьевич.
– Служба… – Он взял бутылку и начал раскручивать проволочную оплетку на горлышке. – Бокалы еще не упаковала? Надеюсь, выпить со мной на прощание не откажешься?
Юля поставила два стакана, нарезала колбасу и сыр. Ей стало жаль Булатова. Юля никогда никому об этом не говорила, но часто думала, что этажом ниже живет интересный мужчина, всеми уважаемый врач, он же лауреат какой-то там премии, и он же – безнадежно влюбленный. В нее! И от этих мыслей ей было радостно.
– Самое обидное, – сказала Юля, – что я ни разу не воспользовалась медицинской помощью по блату.
– Самое смешное, Юля, в этой истории то, что я тебя люблю.
– И молчали…
– Сам только сейчас понял. Выпьем?
– Выпьем.
Она подняла отяжелевший стакан и посмотрела сквозь шампанское на свет. Очертания дома и деревьев, освещенных вечерним солнцем, причудливо исказились. Юля резко повернулась к Булатову и спросила:
– При каких-то иных условиях он еще мог жить?
– Мог.
– При каких?
– Этого никто не знает. Люди неповторимы.
– Извините, Олег. – Она коснулась краешком стакана о его стакан. – Я вам желаю счастья. От всей души.
Она выпила и сразу захмелела. И почувствовала, что после нескольких бессонных ночей сегодня впервые заснет крепко и без сновидений.
– Устала я, Олег Викентьевич, – сказала она искренне, – спать хочу. Не сердитесь на меня.
Она проснулась
Юля встала и выглянула в окно. У подъезда попыхивал мотором автобус, возле него собирались летчики. С чемоданами, рюкзаками, сумками. Тихо переговаривались женщины, сонно молчали дети.
«Вот и все», – подумала Юля и подошла к телефону. Дежурный ответил, что она может пока спокойно спать. Транспортным самолетом отбывает передовая команда.
– А почему летчики с чемоданами?
– Прилетят, а чемоданы уже там, – засмеялся офицер. И добавил: – Придешь в часть – все узнаешь.
Юля знала, что за передовой командой полетит первая эскадрилья во главе с Волковым. Значит, и Коля. И она заторопилась со сборами. Приняла душ, выпила наспех чашечку кофе, расчесала подсохшие волосы и, надевая берет, выбежала на улицу. Захотелось глубоко вдохнуть и задержать в себе утреннюю свежесть. Солнце уже вовсю плясало на стеклах домов, на запыленных листьях деревьев, но лучи его еще не распугали отстоявшуюся прохладу ночи, их тепло было мягким и ласковым, и само утро казалось необычно праздничным, мажорным.
Юля шла пешком, радуясь легкости движений, тихому звуку своих шагов, одиноким прохожим. Она любила эти зеленые улочки гарнизонного городка и с легкой грустью думала о прощании с ними. В мире уже произошло какое-то перемещение, и ее мысли, обогнав ее, обживались в новых условиях. Здесь ей было хорошо, но Юля верила, что там, в той новой жизни, будет еще лучше.
Увидев выходящего из штаба Муравко, она взволнованно окликнула:
– Коля!
И удивилась растерянному выражению его лица. Словно он еще не решил, подходить к ней или нет. Юля подошла сама.
– Что случилось, Коля?
– Понимаешь, я уже и забыл… А тут вон приказ – вылетать немедленно.
Юля не понимала, чем он так огорчен. Все вылетают. И она тоже.
– Думал, мы еще обо всем поговорим, – продолжал сокрушаться Муравко, – а уже надо прощаться.
– Я же с полком лечу, Коля, – удивленно пожала плечами она.
– Ты с полком… Зато я в другую сторону…
У Юли дрогнуло сердце.
– Ах, черт, – махнул он рукой. – Я и думать забыл. А он говорит, молчание – знак согласия, за тобой прилетел самолет. Прямиком в Звездный.
– Вы согласились, Коля?
– Согласился. Ты огорчена?
Вот теперь уже Юле стало не по себе. Она почувствовала, что надвигается самая несправедливая несправедливость, если она за что-нибудь не схватится, ей не устоять. И она крепко взялась руками за его руку, почти повисла на ней.
– Я напишу тебе, – сказал Муравко, накрыв своей ладонью ее ладонь. – Ты ведь ответишь мне?
– Коля… – Они остановились как раз напротив окон командирского кабинета. – Ты ведь все знаешь.
– Знаю, – сказал он. – И ты знаешь.