Качели Ангела
Шрифт:
– Обеим конец, – было её последней мыслью. И девочка пошла ко дну.
Когда она очнулась, то увидела над собой яркое солнце и голубое небо, в котором парили стрижи.
– Я умерла, – подумала Маша, – Но где же Маруся?
Девочка приподнялась на локте и огляделась вокруг. Но кругом был знакомый пейзаж. Река, деревня невдалеке, дорога, убегающая вдаль за горизонт, берёзовый лес.
Маша подскочила, как ужаленная.
– Маруся!! Маруся!! – кричала она, бегая вдоль берега и всматриваясь в воду. Нигде не было и следа подруги. Маша в отчаянии заломила руки, что же делать?
– Бабушка!! Моя Маруся! Она утонула!
Девочка рыдала и не могла ничего толком объяснить.
Бабушка побежала к соседям, те по пути собрали ещё людей и все побежали к реке. Ныряли, но река была глубокой. Стали выяснять, что за Маруся, к кому она приехала, что за девочка. После долгих расспросов, выяснилось, что никакой Маруси, да и просто похожей по описанию девочки, вообще не было в их деревне. Соседи с бабушкой до вечера обходили каждый двор. В итоге взрослые сказали бабушке, что похоже внучка просто уснула на солнце, вот и привиделась ей такая чепуха. Ты бы, мол, Ивановна, к фельдшеру её отвела, чтобы никаких последствий не было от солнечного удара.
Бабушка вернулась домой к Маше, та лежала на кровати, лицом к стене и уже не плакала, но смотрела в одну точку, не реагируя даже на вошедшую в избу бабушку.
– Машенька, милая ты моя, люди говорят, мол, ты на солнцепеке заснула. А может это и правда, а?
– Бабушка, – крикнула Маша, – И ты туда же! Почему, почему мне никто не верит? Я не дура, я целое лето уже дружу с Марусей! Она есть, она существует!
– Вернее она была… – добавила Маша и разрыдалась.
Бабушка прижала к себе голову внучки:
– Миленькая, да я-то тебе верю, но не понимаю ничего. Откуда же тогда она приходила, коль она не из нашей деревни? Участковый уже в соседние деревни запрос сделал, и там нет такой девочки. Никто, слава Господу, не пропадал. Ну-ка расскажи мне ещё раз всё, что ты о ней знаешь.
И Маша снова описала бабушке внешность Маруси и всё, что она знала о ней.
– Погоди, бабушка! – встрепенулась вдруг Маша, – Она ведь мне браслетик с руки подарила! Может его кто-то узнает!
И Маша, подбежав к шкафу, достала из своей коробочки плетёный из ленточек браслет.
Бабушка взяла его в руки и вдруг схватилась за сердце, побелела.
– Ой, Машенька, подай-ка мне воды. И вон те капли со шкапа.
Маша испугалась за бабушку, но вскоре той стало полегче и она полезла зачем-то в старый сундук, что стоял в углу сеней и где лежало старое тряпье. Через минуту она извлекла на свет какую-то бумагу. В бумаге оказалась завернута старая чёрно-белая фотография. Бабушка дрожащей рукой протянула фото внучке :
– А ну-ко, глянь, милая, не твоя ли это Маруся?
С фотографии на Машу смотрела её подруга.
– Бабушка, – прошептала внучка, – Я ничего не понимаю, что это, как?…
И бабушка поведала внучке свою тайну:
– Было нас четыре сестры. Ты знаешь только троих, а про четвертую мы все старались не говорить, слишком тяжело было, каждый сам о ней плакал, в своём сердце. Марусе нашей четырнадцать лет было, когда она утонула. Плавала она хорошо. Но в тот раз ноги её свело судорогой. Она пошла
Бабушка замолчала. Потом добавила:
– А когда ты родилась, тебя Марией назвали. Нет, не в честь Маруси, просто уж родителям твоим это имя очень нравилось.
– Что же получается, бабуля… Маруся приходила, чтобы меня спасти от смерти?
Бабушка вытерла с лица слёзы, застывшие в морщинках, усталой натруженной рукой и ответила:
– Давай завтра в Сосновку сходим, в храм, панихиду закажем по Марусе. А люди пусть так и думают, что ты на солнце перегрелась, оно и лучше.
– Давай, бабуленька, – прошептала Маша и погладив рукою старое фото, добавила, – Спасибо тебе, Маруся… Я никогда тебя не забуду.
Где она?
Дом был погружен в тишину. Лишь было слышно, как тикают на стене старинные ходики, сейчас они показывали без четверти четыре утра. Всюду царил полумрак. Мебель отбрасывала на стены зыбкие причудливые тени, которые казались живыми. Густой, неподвижный воздух обволакивал дрёмой. Пахло ладаном, свечами и чем-то ещё. Тот, кто хоть однажды чувствовал этот запах, тот узнал бы его сразу, это был запах смерти. Его не спутаешь ни с одним другим.
В доме был покойник. Точнее покойница – древняя старушка, почившая тихо и мирно, в положенный срок, не мучая долгой болезнью родных, которые сейчас съехались из разных городов и спали по комнатам, кто где. Похороны должны были состояться сегодня в час дня. Особых хлопот не предвиделось, старушка заранее подготовила себе «смёртное», как она называла свой узелок, и даже сосновый гроб уже несколько лет стоял в дровянике, пугая суеверных соседок.
Задолго до смерти, старушка написала записку, в которой подробно описала племянницам что и как нужно будет сделать после её кончины, где что лежит, во что нужно будет обрядить её тело, как пригласить священника, кого позвать в читальщицы, кого и чем о дарить на поминках. Записка лежала на видном месте на трюмо.
Детей у старушки не было, замуж она так и не вышла. Пережила войну, потеряв на ней двух братьев и отца. Младшая сестра её – Акулина – вышла после войны замуж и родила двоих девочек. Им и завещала свой старенький домик, построенный ещё отцом, старушка. Девочкам теперь уже было под шестьдесят лет.
Гроб стоял в зале. По углам гроба мерцали восковые свечи, в изголовье горела лампадка, пол был устлан еловыми ветками. Слева от гроба сидела читальщица – Ольга, молодая ещё женщина, тридцати с небольшим лет, однако знающая своё дело и любимая за свою скромность и набожность жителями небольшого городка. Именно её чаще всего приглашали к усопшему читать псалтирь. Она делала это добросовестно, отходя от гроба лишь ненадолго, читала всю ночь. Вот и сейчас, близкие спали, а Ольга в полголоса, практически наизусть, читала псалмы: