Качели Ангела
Шрифт:
Замирает сердце в груди при этих словах, сколько бы раз ты их не слышал, и так трепетно, так сладостно переполняет тебя любовь Господа, к нам, Его чадам – неразумным, грешным, немощным, охватывает душу осознание величия того, что свершается сейчас, в эти минуты, под сводами старого храма, от того дара, что даёт нам Бог – вместить в себя невместимое, и так трепетно, и так страшно стаёт от этого осознания, и именно это чувство называется Страхом Божиим.
Подходит к Чаше человек – слабый, согнувшийся под тяжестью грехов своих, со стыдом, и раскаянием за проступки свои, а отходит от Чаши – осветлённый, умиротворённый, наполненный благодатью Божией, внутренний свет виден
Выходит из церкви деревенский люд, поздравляет друг друга с воскресным днём, да расходится по домам – пора и скотине корм задать, и воды для баньки вечерней натаскать с колонки, и обед сварить для большой семьи. Никогда почти не отдыхает деревенский житель, да только не в тягость ему эти заботы, привык он для земли родной трудиться. Пословица есть такая: «Кто землю лелеет, того и земля жалеет». Земельке-то в пояс поклониться надобно, пот пролить, тогда и она – матушка, добром тебе отплатит, урожаем богатым вернётся.
Давно уже нет отца Алексия, много лет служит у них другой священник, отец Димитрий, любит его народ. А Степановна, как на пенсию ушла, так и в храме помогает постоянно: где что прибрать, помыть, да и на клиросе подпоёт, благо все службы наизусть выучила за долгую жизнь.
Воспоминания Степановны прервались от того, что автобус вдруг резко затормозил. Старушка стряхнула с себя остатки дум и выглянула в окно, оказалось, что они уже доехали до первой деревни и автобус стоит на остановке. В салон входили люди, кто налегке, кто с корзиной, кто с сумками, кто с вёдрами, рассаживались по местам. Рядом со Степановной присел мужчина средних лет, одетый, как городской, по-модному не из наших, сразу определила старушка. Мужчина был одет в светлые брюки и белую рубашку с коротким рукавом, на голове белая панама, на ногах лёгкие сандалеты на босу ногу, через плечо перекинута небольшая кожаная сумка-планшет, в руке дорожная сумка. Рассмотрев своего попутчика, старушка снова повернулась было к окну, но услышала вопрос:
– Мать, подскажи, скоро ли мы до города доберёмся?
– Так минут через двадцать будем, милок.
– Ну, если через двадцать, то отлично, – погладив подбородок рукой, ответил мужчина, и, обратив взгляд на Степановну, продолжил, – приехал я вот к родителям в отпуск, неделю не успел погостить, как на работу вызывают. Что ж такое, говорю, неужели без меня нельзя вопрос решить? Нет, отвечают, и, помолчав, добавил, – инженером я работаю на строящемся объекте. А тут сроки заказчик подгоняет, открываться хочет раньше намеченного срока, надо объект сдавать. Сейчас до города доберусь, а там, на поезд и к себе, живу-то я далеко отсюда. Вот и погостил. Думал весь месяц тут провести, а вон как вышло.
Степановна ответила не сразу, словно не слышала речи мужчины, затем, развязав платочек на голове и снова завязав его на узелок, выдохнула:
– А я своего сыночка уж лет пять не видела, не приезжает вовсе. Да ты не подумай, что он меня бросил, – вдруг спохватилась она, – нет, он мне звонит, ну правда разок в недели три, так что поделать, далеко он живёт, дорого, наверное, звонить-то сюда. Да и ведь работает, занят всегда. Ну и семья, конечно, заботы. А я что? Я справляюсь потихоньку.
–
– Далеко, в Якутии. Закончил он у нас после школы училище, в армию сходил, а потом надумал в институт поступать, геологический. Стал геологом. Уехал сразу же после учёбы по распределению в те края, да потом так и остался там. Редко приезжает он. Женился, дети пошли. Да скоро, поди, и сам уж дедом станет, внуку-то моему уже двадцать два года. Наверное, и невеста есть на примете. До меня ли им? – словно оправдывая и защищая сына, ответила старушка.
Оба замолчали. Каждый думал о своём, наболевшем.
– А я своих на море отправил, а сам сюда к старикам. На что, говорю я жене, сдались мне ваши моря-курорты? У меня тут самый лучший в мире отдых: и банька тебе русская, и рыбалка, и речка за огородами, а леса-то кругом какие! Душа всё плохое забудет, на такую красоту глядя, засверкает как новенькая, засияет. Да и тело обновится и помолодеет лет на десять. А уж старикам какая радость, что я рядом. Глаза-то так и горят, мать суетится, то блинов мне напечь, то молочка у соседки взять, и кажется мне, будто я малец, как прежде. Да ведь вот и отдохнуть не дали, уже вызывают, эээх! – махнул мужчина рукой.
Автобус завернул с трассы во вторую деревню, следующая остановка была уже город. Пролетели незаметно пятнадцать минут, и вот уже показались из-за поворота многоэтажки на городской окраине.
– Ну, мать, прощай. Сейчас будет вокзал, выхожу, – улыбнулся мужчина Степановне.
– Счастливого пути тебе, сынок, – ответила ему старушка.
День пролетел, как не бывало, после магазина пошла Степановна к своей давней подруге, землячке Евдокии, та уж давно в город перебралась, к детям. Попили чаю с черносмородиновым вареньем и мятой, поговорили по душам, вспомнили и годы прежние, как это у старух водится, и всех знакомых перебрали, кто как живёт, да чем болеет. Маленький внучок Евдокии всё крутился возле старушек, ластился к ним, показывал Степановне свои игрушки и рисунки. Но вот часы показали три часа, пора было и в обратный путь собираться. Простились подруги до следующего приезда:
– В наши годы, – посмеялась Степановна, – И не знаешь, где в следующий раз встретимся, здесь ли, али уж на том свете.
– Да ну тебя, Степановна, с такими шуточками, – махнула на неё Евдокия, – Ты вон какая у нас шустрая, тебе ещё жить да жить.
– Мне недавно сон такой приснился, – вдруг, посерьёзнев разом, продолжила Степановна, – Будто вижу я Саму Богородицу, нет, ты подумай, это мне-то грешной такое видится. Ну, вот значит, иду я будто по дороге, каменистой такой, твёрдой, как в пустыне, ни кусточка кругом, ни травинки. Сил у меня уже нет, пить хочу, а воды не видно, ни речушки, ни лужицы даже, ну, как есть говорю, пустыня. Я и идти уже не могу, на колени упала, взмолилась к Божьей Матери, помоги, говорю, Заступница. А пустыня огнём горит, пламя кругом появилось, откуда ни возьмись, ох, и страшно мне стало, Евдокия! И вижу я, как с неба падает вдруг верёвочка – не верёвочка, тоненькое что-то, голубенькое, гляжу я наверх, а там стоит Она – Владычица Небесная, ласково на меня так глядит, и держит в Рученьках Своих Пречистых поясок голубой, и один конец его ко мне свешивается. Я, недолго думая, ухватилась за этот поясок, и чую, ввысь полетела, да тут и проснулась.
– Да, чего только не привидится во сне, – сказала Евдокия, – всему верить-то не надо.
– Может и не поверила бы, – ответила Степановна, – Да и вовсе бы забыла давно, если бы не кое-что. Уж не знаю, говорить ли, никому я не сказывала пока.
– Так уж заканчивай, коли начала!
– Когда проснулась я, в кровати-то, чувствую прямо горю вся, сердце так и бьётся в груди, надо думаю водички выпить, начала я с кровати вставать, а в руке у меня что-то есть, я пальцы разжала, а там, Евдокия, обрывочек голубенький… Тот самый знать, от пояса.