Качели в Пушкинских Горах
Шрифт:
Но на следующий день Инга пригласила Рериха и меня к себе на дачу. Рерих не хотел ехать, но я его уговорил. На ковре висели ножи и ружья. Дедушка у Инги оказался страстным охотником. Он рассказывал, как охотился в Туркмении на горных свиней. Какие эти свиньи хитрые и коварные! Как трудно застать их врасплох! Одна обезумевшая свинья загнала дедушку на дерево и караулила целую ночь. А утром дедушка увидел, что вся земля вокруг дерева, как трактором, перепахана.
Потом Рерих разложил свой этюдник и начал
Рерих спустился к ручью руки помыть, мы с Ингой остались одни.
— Знаешь, — говорю, — Орехов (это фамилия Рериха) не хотел к тебе на дачу ехать…
— Почему?
— Потому что ты Китайскую Кошку не пригласила…
— А с какой стати я должна ее приглашать?
— Как же, Рерих дня без нее прожить не может.
— А она?
Я пожал плечами.
— Не спрашивал…
Инга покраснела и отвернулась.
Рерих возвратился, и мы пошли к кусту, где рос гигантский волосатый крыжовник. Инга сказала, что это редкий мичуринский сорт. А дедушка заснул в кресле-качалке на веранде…
… Пиликанье на скрипке между тем продолжалось. Но нам уже надоело смеяться над Китайской Кошкой. Она теперь после школы куда-то уходила со своей скрипкой. Скрипка лежала в черном футляре, а где обшивка лопалась, Китайская Кошка наклеивала кусочки синей ленты.
Я несколько раз звонил Инге и слушал ее голос. Она говорила: «Але… Але…» Я молчал и представлял себе, как она стоит у телефона и вздыхает. Иногда она дула в трубку. Это мне казалось странным. Какой смысл туда дуть? Если трубка молчит, — значит, две копейки в автомат не бросили или разговаривать не хотят…
Инга все время просила Рериха, чтобы он ее нарисовал, но Рерих отказывался.
— Зря просишь, — сказал я Инге. — Он Китайскую Кошку в средневековых одеждах рисует… А она и не думает просить…
— Ты видел?
— Видел. На лошади, в лесу, в зале, где тысяча свечей горит и все танцуют. А себя он в рыцарских доспехах изображает… Пойдем с тобой в парк сегодня? Колесо обозрения последний день работает…
Она головой только покачала и ушла.
А на следующий день я зашел к ней домой.
— Ты один? — спросила она. — А Рериха не видел?
— Рерих с Китайской Кошкой на колесе обозрения катаются. Кошка скрипичные занятия прогуливает, а скрипку в коляске под лестницей прячет… У тебя нет случайно чистой тетрадки в клеточку?
Она принесла тетрадь, и я ушел. А чего еще делать, когда говорить не о чем?
На лестнице я вытащил из кармана кусочек угля (когда-то давным-давно у Рериха взял) и написал на стене большими печатными буквами: ИНГА+РЕРИХ=ЛЮБОВЬ.
А когда домой пришел, ее номер набрал. Набрал и, как всегда, молчу. Она на этот раз почему-то заплакала.
— Это ты? Это ты? — все время спрашивает. — Ну скажи, ты это?
Я повесил трубку.
Рерих же по-прежнему стоял под окнами Китайской Кошки, а когда ее дома не было, рисовал гипсовые головы. Он теперь на женские перешел. Чем-то они все Кошкину голову напоминали. Какие у нас во дворе талантливые люди! Китайская Кошка на скрипке играет, Рерих рисует, Инга… Инга… Говорят, она из лука здорово стреляет. Вот бы посмотреть!
Я как-то в магазин бегу, смотрю, она на лестнице тряпкой мою надпись стирает.
— Не видел, кто написал? — спрашивает.
— А чего было написано? — на стене к этому времени один слог «овь» остался.
— Будто не знаешь, — усмехнулась она.
— Это кто-то углем написал.
— Кто же?
— Только не Рерих. Он сейчас за Китайской Кошкой, как носильщик, скрипку таскает…
Она закусила губу и убежала. А я хотел ее в кино позвать. Интересно, пошла бы?
В этот день Рерих передал мне записку для Китайской Кошки. Он и раньше ей записочки писал, только Кошка их рвала на мелкие кусочки и не читала.
Я с этой запиской к Инге зашел.
— От кого? — спросила она.
— Нет ли у тебя чистой тетради в линеечку?
— Я спрашиваю: от кого записка?
— От Рериха. Только не тебе, а Китайской Кошке. А тетрадь я завтра верну. Когда тебе принести?
Она:
— Дай записку прочитать!
Я:
— Ты что? Разве чужие записки читают?
Она:
— Дай… Дай, пожалуйста, а? Ну дай, ладно? Я прочитаю и отдам…
Я:
— Ладно. Дам. Только пойдем потом со мной гулять? Куда ты хочешь?
Она хвать записку — и на кухню. Я стою жду. Лук в прихожей висит. Из чьих-то рогов сделанный. Из него, значит, она стреляет. Я тетиву потрогал, как басовая струна у гитары, она зазвучала. Интересно…
Возвращается.
Я:
— Ну что? Пойдем?
Она вздыхает:
— Пойдем…
Мы оделись и вышли. Небо серое, все в плащах, держат зонты наизготовку: а вдруг дождь начнется? И Китайская Кошка в прозрачном плаще навстречу со скрипкой, а на голове гигантский розовый бант.
— Тебе записка, — говорю.
— От кого?
— Прочтешь — узнаешь.
Китайская Кошка развернула записку.
Мы пошли вперед, а Китайская Кошка записку на мелкие кусочки стала рвать. Эти клочки мимо нас, как белые листья, пронеслись.
Инга закусила губы.
— Зачем Кошка такой дурацкий бант нацепила? — спрашиваю.
Инга молчит.
С Ингой прогулка не получилась. Она молчала, а одному говорить скучно. Только когда разговор заходил про Рериха, она оживлялась. Но все время говорить про Рериха неинтересно. Я рассказал, как он за натурщицами подсматривал, а Инга только улыбнулась.