Кадет
Шрифт:
– Вот смешной, - сказала про себя Аня, легко поднялась и пошла стирать рубашку Лагина.
Начало вечереть. Она принесла оставшийся в доме хлеб и начала делать для кадет бутерброды. Вспомнила, что у нее осталась еще плитка шоколада, принесла и ее. Неожиданно подумала, что все это она приготовляет для их ухода, что, возможно, они уйдут уже навсегда, что Митю могут убить или ранить, как Лагина. Она вспомнила вечер на волжской набережной и неожиданно заплакала. Ее слезы капали на оберточную бумагу и хлеб.
Было уже темно, когда Митя проснулся. Комната странно розовела, как от позднего заката. Он вначале не мог понять, где он находится, но ее рука легла на его лицо, и он услышал лишь одного слово:
– Митя!…
Он безмолвно прижал ее ладонь к своим губам, а потом, приподнявшись, выдохнул:
– Ведь я же люблю тебя, Аня!
Он целовал ее мокрые от счастливых слез глаза, припухлые губы, и нежная душистая паутина ее волос попадала меж их губ.
За окном над черными крышами домов росло и дрожало зарево.
Затихшие, сблизив свои головы, они смотрели на пронизанные искрами клубы дыма, столбами восходившие вверх, на отблески пожара, игравшие на стеклах картин и крышке рояля, и слушали грохот разрывов.
Он сквозь тонкий ситец ее платья чувствовал теплоту ее плеча и маленькой девичьей груди, гладил ее руки, и ему хотелось бережно хранить ее хрупкие ласковые руки, свое первое, неожиданно распустившееся счастье. «Мой ласковый, маленький Куний Мех»…
***
В тот же вечер они должны были уйти. Уже одетый Лагин, с рукою на ремне, ожидал Митю, держа в руках винтовку. Он всегда был одинок. Его отец был убит во время японской войны, мать умерла, когда он был ребенком, он был беден, и его всегда обходило счастье.
Они стояли, держа друг друга за руки, а потом Аня уронила голову на Митину грудь.
– Вы знаете, Лагин, какая я сегодня счастливая и какая несчастная, - сказала она, подняв лицо.
– Вы поймете, ведь вы его лучший друг, - добавила она и посмотрела на Лагина, словно хотела уделить ему частицу своей любви.
Что-то дрогнуло в лице Лагина, и ей показалось, что его карие, близко поставленные глаза стали печальными.
– Милая, мы должны… - сказал Митя. Ее лицо стало сразу серьезным.
– Ты верующий, Митя?
– спросила она. Он молча наклонил голову. Задрожавшая рука коснулась его лба, потом и груди. Он почтительно и благодарно поцеловал ее руку, а потом, отвернувшись, пряча лицо, начал оправлять пояс.
Она благословила и Лагина.
В тот день Ярославль горел, грохотали разрывы, и тяжелый набатный звон плыл от церквей.
20
Ночью пылал, как факел, «Старая Бавария». Артиллерия била из-за Волги и от Всполья. В переулках кипела стрельба.
Они крадучись пробрались по глухим, освещенным заревом улицам к древнему Спасскому монастырю, в котором, по слухам, засели последние защитники. Подойдя берегом, Митя перебрался через стену и достал для Лагина лестницу. И была страшной и величественной та ночь. Митя запомнил навсегда пламенные языки, дрожащие на черных струях Которосли, розовую от огня церковь, с сияющим в ночи крестом, страдающие от раны глаза Лагина, острия штыков, шепот, тягучие волны набата и благословляющую руку седого монаха.
– Спаси вас Бог, дети!
Кадет поставили у выщербленной ударами татарских бревен стены монастыря. В монастыре засело до двухсот защитников. Здесь находились незнакомые армейские офицеры, кадеты ярославского корпуса, лицеисты и полурота старых солдат гвардейского унтер-офицера Кузьмы. Из оружия у них было лишь три пулемета и немного винтовок.
Лицей кроваво горел. Небо полоскало жаркое пламя. Кадеты и лицеисты, забыв о старых раздорах, о драках на дамбе, стояли у стены плечом к плечу.
Ночью снаряд попал в колокольню Власьевской церкви, от удара рухнула вышка, и сорвавшийся колокол, падая, прозвонил. И звон был странен.
Отколотыми осколками камней било монахов, носивших пищу бойцам. Монахини из Казанского монастыря приносили им просфоры, перевязывали раненых. Раненых клали в церквах, а у крылечек клали убитых.
Лагина ранило вторично. Но через полчаса после перевязки он вновь пришел в бойницу. За эти два дня он изменился, похудел, почернел и стал молчалив.
Думали отбиться. Слушали дальние грохоты пушек, думали об англичанах и чехах. Красные обстреливали монастырь из-за реки, пробовали пробираться к нему заливными лугами, но были отбиты. С городом еще не была порвана связь. Службу разведчика нес рыженький худощавый немчик. Он часто верхом пробирался в город, и однажды Митя попросил его передать письмо Ане. В конце письма Лагин сделал приписку:
«Целую вашу руку. Спасибо за все. Ваш друг Лагин».
***
К 18 июня стало тревожнее. Прибегавшие разведчики из мирян и чернецов доносили:
– Толг пал.
– Закоторь взята.
Днем горела треть Ярославля, и дым стлался над рекой, как утренний туман. Приближался конец. Видно, колокол Власьевской церкви отзвонил по бойцам панихиду.
Ночью к берегу на коне подскакал рыженький мальчик-немец. Он поднялся на седло, вызвал Соломина и через стену ему крикнул:
– Шатиловых семья расстреляна. Добровольны видели, как кадет Соломин, качнувшись, прислонился к стене, а потом рухнул у пулемета на колени и скрыл от всех свое лицо. Под гимнастеркой забились его плечи.