КАДРИ
Шрифт:
Жаль, что лето скоро кончится и снова надо в школу. Каково мне будет в этом году? Все ново и незнакомо. Хотя у меня не было друзей в своем классе и никто меня особенно не жаловал, все же обидно терять товарищей. Может, теперь я лучше поладила бы с ними. Анне так хорошо ко мне относится! Она писала мне почти каждую неделю, даже когда я не отвечала. Из-за глаз мне запретили писать больше одного письма в неделю, а писать надо было и бабушке и тете Эльзе.
Тетя Эльза. прислала мне целых два письма и посылку. Что скрывать, я очень горжусь этими письмами. Я даже прочитала их девочкам из нашей комнаты, а уж хранить я буду их до самой смерти. В
На свете и так чересчур много плакс и нытиков. А нытья, Кадри, нужно избегать. И ты это сможешь.
Есть хорошая поговорка: «Каждый сам кузнец своего счастья». Значит, надо стать хорошим кузнецом, даже если нет ноги или руки. Любой физический недостаток, любую нехватку мы можем восполнить чем-нибудь другим. На что же человеку дан разум!
Не стану напоминать тебе про Николая Островского или про других героев, ты и сама все про них знаешь. Таких много и среди самых обыкновенных людей – ведь несчастье не всегда состоит в потере ноги, или руки, или в другом внешнем недостатке.
Есть немало таких людей, которые, потеряв всего только палец, начинают отчаиваться – все погибло, всему конец. Из-за одного пальца они будут плакать до тех пор, пока и остальные девять не отучатся работать. Таких людей можно назвать духовными калеками.
Никогда не следует недооценивать своих сил. Ты помнишь, Кадри, как мы с тобой в больнице учили эстонскую грамматику? Однажды ты даже заплакала и решила, что тебе никогда не одолеть ее. Ну, а теперь? В твоем последнем письме уже почти нет ошибок.
Вот видишь, никогда не надо отчаиваться. Во всяком случае, от слез и жалоб пользы не будет.
Недавно я читала об одной женщине, которая родилась слепой и глухонемой, но при помощи осязания всему научилась и даже университет окончила. Она вовсе не чувствует себя несчастной и пишет книги для здоровых людей.
Но сколько существует здоровых людей, только вот души у них слепые и глухонемые. Найдет такой нытик десять рублей и плачется, почему десять, а не двадцать. О том, кто потерял деньги, он никогда не подумает. Поделишься с ним в трудную минуту куском хлеба, так он не то что обрадуется, а, наоборот, съест свою долю без всякого аппетита – ведь тебе тоже досталась половинка.
Вот видишь, Кадри, человеку не стоит самому делать себя несчастным.
Ты пишешь, что у тебя хорошие соседи по комнате и ты с ними хорошо ладишь. Не думай, что все люди вокруг тебя сделались вдруг лучше и веселее. Нет, Кадри, веселее и лучше сделалась ты сама.
Если тебе говорят, что ты сутулишься при ходьбе, то нужно постараться держаться прямо, а не обижаться. Надо уметь видеть правду и уметь понимать ее – от этого зависит все.
Старайся
Я много думала над этим письмом и поняла, что это и есть «секрет» тети Эльзы, который мне так хотелось разведать в больнице.
Как я мечтаю стать такой же, как она!
И почему бы мне не стать такой? Ведь у меня «все десять пальцев» целы. Даже глаза у меня теперь здоровые. Операция была тяжелая, но я перетерпела все без крика. И никакого геройства тут не потребовалось.
У меня никогда больше не бывает головных болей, да и вижу я теперь хорошо и очков не ношу. Правда, вначале мне приходилось очень беречь глаза. За пять месяцев, что я прожила в санатории, мне не разрешили прочесть ни одной книжки.
Но мне и так хватало дела. Между прочим, я больше всех прибавила в весе. И доктор всегда ставил меня в пример другим. Со всеми я ладила, и мне было так весело и хорошо, как никогда.
Жаль только, что я не могла все записывать. Теперь уже не придется, потому что через три дня начнутся занятия в школе. А сегодня я приглашена к Анне на день рождения. Из-за этого я даже на день раньше уехала из санатория.
Сколько впечатлений за один день! Утром я проснулась в просторной, светлой комнате санатория, далеко отсюда, а сейчас я уже дома. Здесь за это время все будто уменьшилось. Даже ведро с водой и тазик для умывания, которые стоят на старой, колченогой скамейке, как будто стали другими. Не говоря уж о бабушке.
Все тут старенькое, помятое, потертое, но я вижу ясно, что все вещи ждали меня и их поблекшие, иссохшие лица светятся так празднично – это в честь моего возвращения!
А сколько сделала бабушка! Устье печи и низ трубы заново побелены, на окне колышется новая пестрая занавеска, на полу новехонький половик... А как чудесно пахнет пирог с капустой!
Я подхожу к бабушке и обнимаю ее. На вокзале, на глазах у чужих людей, я постеснялась выразить свои чувства. Бабушка мягко отстраняет меня:
– Ну что ты!.. Садись-ка поешь. Небось давно уже проголодалась. Когда ты в последний раз ела?
Садимся за стол. Бабушка не снимает, как обычно, белую скатерть, будто сегодня самый большой праздник. Я рассказываю бабушке, как хорошо нас кормили в санатории. Она слегка усмехается:
– Да оно и заметно по тебе. Смотри у меня, чтоб ты теперь не начала привередничать. Где я тебе возьму разные там бифштексы? Не в пище суть: любая пойдет на пользу, если она съедобна.
В шесть часов я пришла к Анне на день рождения. Пришла почти с пустыми руками. Бабушка отломила мне две веточки от розы, что как раз зацвела на нашем подоконнике, а сама я написала для Анне стишок.
Но мой подарок очень понравился. Мне только неловко было, что Анне сразу прочла вслух мое стихотворение. Я еще не успела сесть и стояла посреди комнаты, и все, конечно, смотрели на меня, так что я и шевельнуться не смела. Мне вдруг показалось, будто все килограммы, которые я набрала в санатории, ушли в руки, – такими они вдруг стали тяжелыми и длинными. Я не знала, куда деть их, что с ними делать. Под конец я почему-то принялась подтягивать подол своего платья и заметила это только тогда, когда стихотворение кончилось. Хорошо, что оно было такое короткое (стихотворение, а не платье).