КАДРИ
Шрифт:
Чего только она мне не рассказывает, и как много она знает! Ни один учитель в школе не знает столько. Разве только учитель истории.
Если бы можно было записать все, что она говорит, получилась бы интересная книжка.
Иногда она рассказывает так забавно, что вся палата смеется. Теперь все знают, что она писательница, и всем нравится, что она нисколечко не воображает. И любят ее. Даже доктор разговаривает с ней как-то особенно весело. А я бы только радовалась, если б все, что у нее болит, болело у меня, и даже готова умереть за нее. Когда я замечаю, что у нее снова начинаются эти ужасные боли в спине, мне становится ужасно досадно оттого, что у меня на спине
Да, я начала про тетю Эльзу и чуть не забыла о другой, куда более таинственной истории. Сегодня в полдень мне принесли передачу. В свертке были разные вкусные вещи и целых двадцать рублей. Письма никакого не было.
Когда я потом расспрашивала у няни, от кого она получила эту передачу, она ответила, что ее принес человек в коричневом пальто, который справлялся о моем здоровье и просил передать мне этот сверточек.
Как это понять? Ведь я не знаю никакого человека ни в коричневом, ни в синем, ни в черном, ни в желтом пальто, который мог бы принести мне передачу. Я, конечно, обрадовалась вкусным вещам, но что делать с деньгами? И от кого все это? Я, дурочка, даже начала надеяться, уж не явился ли откуда-нибудь из тридевятого царства мой пропавший отец. Но откуда он мог узнать, что я здесь, в больнице, и почему он тогда сам не захотел навестить меня? Нет, это невозможно.
Когда после обеда пришла бабушка, я сейчас же рассказала ей о передаче и отдала деньги. Но бабушка очень разволновалась, ни за что не хотела брать у меня деньги и потихоньку – громко не посмела – побранила меня за то, что я принимаю деньги от чужих.
Странное дело! Откуда мне было знать, что это чужой и что там деньги? Но бабушка никак не могла успокоиться и даже постращала меня: есть, мол, такие, которые приманивают детей, а потом воруют.
Воруют детей! Я громко рассмеялась. Я уже не верю разным выдумкам про чертей и разбойников! Подумаешь, какой лакомый кусочек для разбойника! Это я-то! Да, таинственная история, ничего в ней не поймешь. Тетя Эльза посоветовала приберечь деньги и просто подождать, пока все не выяснится, потому что в конце концов должно же это выясниться.
Но это далеко не все. Сегодня во время вечернего обхода я, по совету тети Эльзы, призналась доктору, что глаза у меня очень быстро устают и часто болит голова. Доктор внимательно выслушал меня и даже спросил:
– Отчего же ты раньше не сказала?
Я не решилась ответить, что просто не смела. Доктор очень заинтересовался. Даже присел возле моей постели и начал задавать разные вопросы. А потом сказал:
– Мы пригласим к тебе очень хорошего врача. Он осмотрит твои глаза и уж как-нибудь сумеет помочь. Договорились? – спросил он и подмигнул.
Такая у него привычка – подмигивать, если он в хорошем настроении, а с тех пор, как здесь лежит тетя Эльза, у него всегда хорошее настроение.
Меня уже показывали этому знаменитому врачу. Он оказался профессором, известным на весь Советский Союз. Бабушка ни за что не поверит, когда я расскажу ей, что к ее внучке, специально к ее внучке, позвали такого знаменитого ученого.
Старенький профессор, похожий на Деда-Мороза, оказался очень добрым. Он долго возился с моими глазами, капал в них что-то, потом смотрел
Он пробормотал что-то о нашем подвале, но что, я не расслышала. Потом они поговорили с нашим доктором на каком-то незнакомом языке, но одно слово я все же поняла: операция. При этом слове душа у меня ушла в пятки.
Что толку от того, что у них ласковые, добрые лица? Когда меня повезли назад в палату, я вся дрожала от страха. Подумать только – будут резать глаз. Нет, нет, я не дамся! Лучше стану читать поменьше.
В палате все сразу принялись расспрашивать меня:
– Ну как? Что сказал доктор?
Я ответила дрожащим голосом:
– Хотят делать операцию...
Все наперебой принялись успокаивать меня, говорить, что бояться нечего, что это, наверно, не больно. Особенно уговаривала одна больная, та самая, которая плачет и охает при каждом пустяковом уколе. Но тетя Эльза сказала:
– Как хорошо, что он хочет сделать операцию! Если такой знающий человек решился на операцию, значит, это необходимо. Подумай, какое счастье! Конечно, будет больно, это неизбежно, но боль пройдет, ее всякий стерпит, пусть и не молча. – И с улыбкой добавила тихонько: – Но ты кричать не будешь. Я знаю, если ты захочешь, так перенесешь все геройски.
Сама я не успела додуматься до всего этого. Я только боялась боли, которую мне причинят. Но ведь боль не станут причинять напрасно.
Значит, мне вылечат глаза – вот замечательно! Это просто великолепно! Это счастье, как сказала тетя Эльза.
А мне, как видно, придется вести себя геройски и не плакать, хотя вообще-то я порядочная плакса.
И вот теперь, когда я пишу все это, я думаю: если операция действительно пройдет удачно и глаза у меня выздоровеют, я никогда больше не стану портить их слезами!
Сижу в уголке вагона возле окна. Я уже устала смотреть и решила немножко пописать. Но меня отвлекает тетя, которая сидит напротив и дремлет: ее тело все время клонится вниз, словно у выпотрошенной куклы. Мне надо бы уступить ей свой уголок, чтобы она могла прислониться. Но я не смею будить ее, да и жалко своего местечка, а главное – столика, на котором хоть и с трудом, но можно писать. К тому же с ее места не так хорошо смотреть в окошко, как с моего.
Вот она снова привалилась к соседке на плечо. Странно, почему она не выспалась ночью? Может, у нее больной ребенок? Ладно уж, ничего не поделаешь...
Она не захотела сесть на мое место. Поблагодарила и сказала, что не может сидеть спиной к движению поезда.
А мне все равно, как сидеть, лишь бы ехать. Очень мне это нравится.
Мне мало приходилось ездить. Как славно мчаться вперед мимо незнакомых мест! Мне все кажется, будто кто-то ждет меня там, в таинственном сумраке высокого ельника, или зовет посидеть на сером камне в тени запыленных кустов, побродить по лужайкам на краю волнующейся нивы. Мне машет веткой одинокая кривая сосенка среди болотных кочек, а с тем мальчиком, который, закатав штаны, шарит рукой по дну ручья, я, кажется, знакома...