Каена

Либрем Альма

Сила вспыхнула на кончиках пальцев. Зарычала Тварь Туманная за его спиной, выгибаясь, будто бы в предвкушении прыжка.

Он резко вытянул руку, выбросил магию вперёд, и лук раскололся пополам - на мгновение раньше, чем колени мальчишки подкосились, и волшебство врезалось в его спину сплошным потоком. Вспыхнуло зелёным, цветом её - его, - глаз, и он не успел ни испугаться, ни издать предсмертный хрип, только пролетел к ногам королевы всё с тем же жутким торжеством во взгляде, которому уже никогда не угаснуть.

– Он падает к вашим ногам, моя королева, - Вечный выпрямился.
– И в смертном

поклоне выражает собственную признательность.

Нежная, идеальная Каена растворилась в одно мгновение, являя ему знакомо жестокую, холодную женщину, которой вот-вот исполнится сто лет; помрачнел взгляд её зелёных глаз, и она плотно сжала губы, ступая вперёд и ногой отталкивая от себя мертвеца. Без единой капли отвращения или страха - но если на руках Вечного и было больше крови, чем на её собственных, то только потому, что он слишком часто бывал среди людей.

Но их можно было и не считать.

Она была всё так же красива, как и тогда, когда он видел её в последний раз. Построенная на диких контрастах неожиданно бледной кожи, эльфийских острых ушей - таких, что Вечные позавидовали бы, признак чистокровия, - раскосых зелёных глаз и рыжих, осенних волос. Стройная до излишней худобы, состоящая из углов и резких линий - строгие черты лица, ни капли материнской мягкости или человечности.

Вся в отца - хотя не насчитать и трёх общих черт.

Больше всего на свете Вечный ненавидел именно эту фразу.

– А что же ты не поклонишься?
– продолжила она.
– Почему ты не падешь на колени, Вечный? Разве ты не желаешь выказать своё почтение королеве?

– Только звёзды властвуют надо мною, и вы - самая яркая звезда на этих небесах, - на его губах заиграла издевательская улыбка.
– Но к ногам королевы надо бросать дары, а не своё бренное, отравленное человечеством тело, нет разве?

– Роларэн...
– она покачала головой, почти растеряв остатки дипломатичности, и спустилась с помоста, даже не покосившись на покойника.
– Ты неисправим. Или, может быть, - тонкие, длинные пальцы скользнули по его скуле, пробежались по тёмным волосам - и взгляды вновь столкнулись, будто бы взрывом зелени, - ты наконец-то изменил своё решение? Никому из мужчин не выпадала такая честь.

– Тысячам, моя госпожа, - усмехнулся он в ответ.

Она рассмеялась. Разумеется, сколько всего можно пережить за сотню лет! Сколько любовников может перебрать молодая, прекрасная вдова; сколько крови выпить на ночь?

Они все сдавались. Они все, рано или поздно, падали в её объятия и умирали, их кровь стекала в кровавую чашу, и она делала первый глоток, чтобы оценить вкус жизни, уходящей из эльфийских тел.

Но он был Вечным.

И он не сдавался.

Они все были достаточно самонадеянны. Достаточно глупы. Достаточно пусты. Но он, перебрав на своей шкуре множество грехов человеческих, давно уяснил - люди хуже даже самых гнусных эльфов. Но даже миллионы жалких человечишек не стоят одной королевы.

Он знал её до того, как она стала такой. Он читал её - легко или не очень. И он не умел сдаваться. Только не Каене.

– Почему же ты не позволил мальчишке убить меня?
– хрипло прошептала она, почти дотянувшись до его губ.

– Разве Ваше Величество против?
– Роларэн отступил на шаг, прерывая контакт.
– Простите, Каена, но я не могу отказать себе в удовольствии убить вас собственноручно.

Она рассмеялась - звонко и почти по-детски, как самая прекрасная эльфийка на свете. Вечные верили этому смеху, как и остальные - простые, смертные эльфы. Они слышали это журчание ручейков в её голосе и шли, будто бы мотыльки на огонь. Они умирали от её руки, и он не раз и не два вонзал ножи в спины тех, с кем прежде воевал плечом к плечу.

Но ни разу он не был настолько глуп, чтобы оказаться на их месте.

***

Пока Каена не колдовала, она не была самой прекрасной женщиной на свете. Пока она не приплетала ко всему этому кошмару свою власть, она была обыкновенной эльфийской - не Вечной, не идеальной, смертной. Конечно, не нашлось бы кого-либо из людей краше, чем она.

Ведь они - не эльфы.

И, конечно же, где-то в этой стране жили эльфийки, которые могли сравниться с королевой. У кого-то черты казались мягче, взгляд - нежнее, волосы - ярче, чем её тусклая, осенняя рыжевизна. Разве что глаза - у неё такие зелёные, будто бы и сочная трава, с такими не сравнится ни одна морская синева, ни одно золото деревьев.

Но никто не мог ей отказать. Они все становились безвольными, жалкими - будто бы те тряпки, которыми вытерли кровь, - и падали перед нею на колени, стоило только посмотреть достаточно строго. Она умела находить этот правильный взгляд - слегка осуждающий, слегка соблазнительный, редкая смесь силы и подчинения.

Ровно на несколько минут. До тех пор, пока она не получит то, что хочет. До тех пор, пока не вонзит нож в сердце, и кровь не стечёт в чашу.

До тех пор, пока очередная жертва сама не перережет себе вены, дабы угодить королеве. Пока не предаст весь мир ради того, чтобы пасть к её ногам.

Каждый знал, что ночь с ней - смертный приговор.

Каждый был уверен в том, что он окажется тем самым, уникальным. Единственным. Тем, с кем она будет жить в своём "долго и счастливо", и "умрут они в один день".

Но они все умирали, а Каена продолжала править. Но они все не знали главного секрета.

Тот, кто мог бы - возможно, - пережить хотя бы одну ночь с Её Величеством, - никогда не перешагнёт через порог её спальни. Никогда не перечеркнёт последнее, что осталось в нём от порядочности, добродетели, верности хотя бы каким-то идеалам.

Никогда не позволит ей потерять последнюю причину не уничтожить этот мир.

Он знал, что не должен был возвращаться, и знал, что не мог больше оставаться в стороне. Слишком много крови. Слишком много боли. Слишком много она уже перешагнула, чтобы позволить ей прожить ещё хотя бы день.

Она не должна была приходить сегодня. Королевы приглашают в собственные покои, а не заглядывают в чужие; королевы не проведывают послов на ночь глядя.

Королевы - не Каена.

Он увидел её отражение в зеркале. Она больше походила на тень - бледная, в тонкой сорочке, казалось бы, готовой вот-вот соскользнуть с её плеч. Её зелёные глаза горели ярче, чем обычно, а губы казались алее, чем от красок - цвет крови давно уже так ярко не отражался на ней, как сегодня. Привычно худая, острая, холодная - и преисполненная собственной ненависти ко всему живому.