Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами
Шрифт:
Осецкого ожидала камера, которую он позднее опишет как «большую ванную комнату». В ней он мог читать книги и прессу, и даже писать, но не публиковать написанное. Адвокаты добились освобождения от ношения тюремной робы, и ему было разрешено ходить в гражданском. В первом письме, отправленном из камеры, Осецкий признавался жене, что то, что, как он считал, должно было стать самым грустным моментом его жизни, на деле оказалось моментом, которым он гордился, как ничем другим. Плохим – и худшим из всего – оказался запрет на курение, который он считал «абсолютно варварским». Однако он еще не знал, что условия следующего заключения будут гораздо хуже.
В следующий раз Осецкого заключили в тюрьму после прихода нацистов к власти. Die Weltbuhne не удалось выполнить свое намерение «избежать путешествия в Третий рейх» (еще один из девизов, оставленных Тухольским). Таковой была главная цель последних лет его существования. Еще в начале 1930 года Осецкий писал, что «национал-социалистическое движение исчезнет таким же загадочным образом, как и появилось». Однако через несколько месяцев, когда в Парламенте было более сотни депутатов от НСДАП, и после демонстрации силы в случае с фильмом по Ремарку, он изменил свое мнение:
Четырнадцатого сентября фашизм добился своего первого крупного успеха. Сегодня ему удалось снять с показа фильм, завтра он сможет уничтожить что-то еще. <…> Фашизм можно победить только на улице. Против национал-социалистической толпы сработает только логика большей дубинки. И чтобы укротить ее, есть только одна политика: A corsaire, corsaire et demi [17] !
Кроткие речи убежденного пацифиста остались в прошлом.
17
Корсар, корсар с половиной (франц.) – выражение, восходящее к XV веку, основанное на агрессивности, твердости и дерзости корсара; значение фразы: «вы всегда должны быть смелее, чем нападающий». – Прим. ред.
Выборы сентября 1930 года побудили авторов журнала объединить усилия для борьбы с нацистами, однако существовали сомнения относительно того, как следовало действовать. Некоторые считали, что лучше всего предупреждать о последствиях того, что произойдет, если Гитлер станет канцлером. Эрнст Толлер, например, писал в октябре 1930 года:
Пора похоронить опасные иллюзии. Не только Демократическая партия, но и социалисты с коммунистами склонны считать, что лучше всего было бы позволить Гитлеру править, чтобы он «поскорее выдохся». Но они забывают, что национал-социалистическую партию характеризует не только воля к власти, но и воля к ее удержанию. Гитлер будет рад прийти к власти демократическим путем, но ни в коем случае не захочет от нее отказаться по требованию демократии.
Через несколько месяцев Эрих Мюзам предупреждал:
Никто не ставит вопрос, что нужно будет делать, когда начнется пляска Третьего рейха, когда какой-нибудь Гитлер распустит все коалиции левых партий, когда немецкая законность будет состоять из расстрелов, погромов, вандализма и массовых арестов <…> Рабочие утешают себя мыслью, что их вовремя предупредят. Никто их не предупредит. Когда фашисты осуществят переворот, они первым делом арестуют, а еще лучше избавятся от всех способных организовывать массы, от всех лидеров оппозиции, которых они занесли в свои списки.
Но были и авторы, считавшие, что лучше сосредоточить усилия на дискредитации и высмеивании нацистов, поскольку, даже после успеха нацистов на выборах и уличного насилия, все еще было много немцев, которые либо не воспринимали коричневую волну всерьез, либо смотрели на нее свысока. В последние годы своего существования Die Weltbuhne напечатала на своих страницах целый ряд прозвищ, от шутливых до оскорбительных, для обозначения нацистской партии: «лохматые тевтоны, невосприимчивые к цивилизации», «банда ненормальных», «великие забрасыватели вонючих бомб», «колоссальное хранилище сломанных жизней», «гитлеровские невежды».
Нацистским вождям тоже досталось. Главным образом, конечно, Гитлеру и Геббельсу, несостоявшемуся художнику и журналисту. Первый получил такие прозвища, как «великий дурак», «великий садист – мастер путаницы», «дуче из цирка», «отродье дьявола», «получокнутый негодяй», «красноречивый укротитель селедок», «нелепый шарлатан», «жалкий идиот» или «маленький бунтующий пухлый бюргер». «Карлика Геббельса» называли: «калека-психопат», «истерический паразит», «бедный невменяемый дьявол», «страдающий манией величия», «грязный бумагомаратель», «грязный литератор», «бедный щелкатель вшей» и «канюк», «истерическая „юла“, метящая в трибуны». Die Weltbuhne не хватало дубинок, однако ее пишущие машинки до последней минуты не переставали стучать. В этом стуке было все меньше любви: только смесь ненависти и презрения.
Два прорицателя
1933
Неизвестное кафе. Все столики заняты. Вокруг одного из них сидят десять нацистов в коричневой форме в компании элегантно одетого гражданского лица.
ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Внимание! Вот он. Закройте двери! Никого не выпускать!
ХОЗЯИН КАФЕ. Господа, прошу вас не шуметь, полиция…
ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. …это мы и есть.
КЛИЕНТ, ЗАШЕДШИЙ ПОСЛЕДНИМ. Выпустите меня! Здесь небезопасно.
ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Дело именно в этом! Узнаете меня?
КЛИЕНТ, ЗАШЕДШИЙ ПОСЛЕДНИМ. Хануссен!
ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Собственной персоной. Я официальный астролог Третьего рейха. Я предсказал, что вы придете по положению звезд, и тысяча дураков слушала меня с открытым ртом. Да что там тысяча, сотни тысяч! Миллионы! И они поверили.
КЛИЕНТ, ЗАШЕДШИЙ ПОСЛЕДНИМ. Вы их обманули! Вы на самом деле не астролог. Это шарлатанство.
ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Не повторяйте этого. Знаете что? Сейчас вы займетесь гимнастикой, и мои юные друзья в элегантных коричневых костюмах увидят, как хорошо вы выполняете упражнения. Ну давайте же! Быстрее!
Один из СА пинает вновь пришедшего клиента ногой под зад, и тот начинает бегать по кафе. Вскоре, запыхавшись, он начинает спотыкаться и натыкаться на столы. Женщины кричат. Клиенты встают и спешат к выходу, но дверь заперта.
ХОЗЯИН КАФЕ (обращаясь к элегантно одетому господину). Разве вы не понимаете, что разрушаете репутацию моего заведения? (Он падает на стул и говорит измученным голосом): О! Я больше не могу. Коричневая клиентура не оставляет меня в покое. Они оккупировали мое кафе, всей группой. Они заказывают кофе и оставляют на столе двадцать пять пфеннигов. А он стоит шестьдесят! (Его голос превращается во вздох.)