Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами
Шрифт:
Геббельс оставил нам описание своего женского идеала в романе «Михаэль. Германская судьба в дневниковых листках», который начал писать в юные годы и который, получив должность гауляйтера, опубликовал в официальном издательстве НСДАП, Franz-Eher-Verlag. Книга представляет собой полуавтобиографический роман с элементами вымысла, в котором автор описывает зарождение своих идеологических взглядов и некоторые из своих убеждений, например, в отношении того, что он уважает в женщинах.
В начале книги, когда главный герой и alter ego Геббельса отправляется учиться в Гейдельберг, он влюбляется в девушку по имени Герта: «Удивительная женщина, скромная и молчаливая, с пшеничными волосами». Однако Михаэля приводит в негодование тот факт, что Герта учится. Он считает, что это возмутительно:
Предназначение женщины – быть красивой и приводить в мир детей. Это совсем не так примитивно или устарело, как может прозвучать. Птичьи самки прихорашиваются ради самца и откладывают ради него яйца. В ответ самец добывает пропитание и прогоняет врагов.
Когда Герта упрекает его в консерватизме, Михаэль отвечает:
Консерватизм? Это клише. Я ненавижу женщин, которые громко разговаривают, которые вмешиваются во все вокруг, не разбираясь в вопросе. Забывая при этом о своих настоящих обязанностях: о воспитании детей. Если «современное» означает «неестественное», если речь идет о подрыве традиций, разложении морали и постоянном упадке, – тогда да, я сознательный консерватор.
Габриэле Тергит прихорашивалась для своего мужа – архитектора Хайнца Райфенберга – и только что «отложила для него яйцо»: маленького Петера. Однако она также занималась добычей пропитания и сражалась против врагов, писала для широких масс, то есть не переставала поднимать голос и вмешиваться.
И не только она. В начале 1930-х годов в Германии появлялось все больше женщин, которые доставали печатные машинки и набирали тексты для газет и журналов, крупных издательств, театров и кабаре. Большинство из них родились в Берлине, или оказались здесь, привлеченные магнетизмом этого города. Они были младшими сестрами Эльзы Ласкер-Шюлер, и звали их: Ирмгард Койн, Эрика Манн, Лили Грюн, Хильде Вальтер, Мари Луизе Фляйсер, Анна Зегерс и Маша Калеко. Некоторые, наряду с Габриэле Тергит, оставили в своих книгах воспоминания о «Романском кафе». Действие нескольких сцен в романе Das kunstseidene Madchen («Девушка из искусственного шелка») Ирмгард Койн, подруги Курта Тухольского и будущей возлюбленной Йозефа Рота, происходит в стенах кафе. Лили Грюн, основательница литературно-политического кабаре Die Brucke («Мост») и журналистка Berliner Tageblatt, поступила так же в своей книге Alles ist Jazz («Все это джаз»). Маша Калеко, самая молодая из всех, поэтесса Новой вещественности, посвятила «Романскому кафе» одно из своих самых грустных стихотворений (мы познакомимся с ним в последней главе). Главной целью, которую преследовали писательницы, была попытка уловить атмосферу мегаполиса, его улиц, заведений, тем самым внести свой вклад в новое литературное направление, которому положил такое блистательное начало Альфред Дёблин: литература большого города, или – если воспользоваться выражением, которое в то время набирало популярность, – литература асфальта.
Точно неизвестно, откуда появился термин Asphaltliteratur – литература асфальта. В конце XIX века его использовали в консервативных кругах для критики современных течений, в особенности натурализма. Существует история о том, что термин впервые прозвучал из уст императора Вильгельма II на представлении пьесы драматурга Герхарта Гауптмана, представителя натурализма: по завершении спектакля император объявил, что больше никогда нога его не ступит под крышу театра.
В конце 1920-х годов нацисты вспомнили об этом термине и усилили его негативный подтекст. В противоположность Heimatdichtung – национальной или патриотической поэзии – Asphaltliteratur являлась для них литературой городских бродяг, которые, следуя вырожденческой иностранной моде, имели своей порочной целью отдалить немцев от своих корней, от своего народа. Они использовали этот термин в том числе для того, чтобы противопоставить здоровую и чистую провинцию прогнившему и испорченному Берлину, в котором находился источник зла. Рихард Корхерр, один из идеологов нацизма, так выразил это в своей статье, опубликованной в марте 1930 года:
Берлином овладел новый дух, дух, против которого должна подняться в священном гневе вся остальная Германия. Жалкая литература, искусство, полное гротескных гримас, все возрастающее «очернение», борьба против религии и против народа, против всего, что свято для нашей культуры, высмеивание всех идеалов; все это есть выражение духовной деградации.
Те авторы, которые были отнесены – или почувствовали себя отнесенными – к Asphaltliteraten, нанесли ответный удар, высмеивая Heimatdichtung столь же уничижительными терминами: «литература от сохи», «поэзия землепашцев» и «тексты почвенников». Альфред Дёблин в статье, опубликованной в начале 1931 года, насмехался над Heimatdichtung: «О себе заявил провинциализм, искусство земли и полей: оно подняло голос из своей глубокой орфической тьмы…» Вскоре журналист Антон Ку анонимно опубликовал еще одну статью, озаглавленную «Асфальт и почва». В ней он утверждал:
История литературы показывает нам, что существует такой асфальт, который, по крайней мере, если судить по мощи его языка, является более живым и цветущим, чем лес или луг; и что лес и поле в большинстве случаев представляют собой не более чем крутые тропинки, ведущие к банальностям.
Будучи более прозаичен, Эгон Эрвин Киш заявлял, что Heimatdichtung отличался «туманным сентиментализмом и почти мистическим энтузиазмом по отношению к собственному происхождению и родной земле». Для Киша речь шла о литературе «стран, где царствовала тирания и были растоптаны свободы».
Однако чернителям Heimatdichtung не удалось добиться успеха за пределами собственного круга. Также не получилось затормозить быстрое распространение термина Asphaltliteratur. По правде говоря, идеологи нацизма в результате распространили его и на другие сферы, и вскоре заговорили о «культуре асфальта», «демократии асфальта», «прессе асфальта» и «републике асфальта». Для них все было асфальтом. Нацисты превратили продукт перегонки нефти, которым был устлан город, в любимое оскорбление против столь ненавистного им «Красного Вавилона».
Ненависть была сосредоточена, понятное дело, на Ку’дамм, бульваре, на котором, без всякого стеснения, было представлено смешение торговли, зрелищ, развлечений, авангарда, космополитизма, свободы и распущенности. Вдоль этого бульвара, тянувшегося по западной части Берлина, выстраивались друг за другом модные бутики и магазины предметов роскоши, многие из которых принадлежали евреям. Там же располагалась большая часть кинотеатров, театров, кабаре и ночных клубов. Gloria Palast, в котором состоялась премьера «Голубого ангела» – «мерзопакостной ленты», по выражению Геббельса; Театр на бульваре Ку’дамм, где в то время шла опера «Расцвет и падение города Махагони» по пьесе коммуниста Брехта на музыку еврея Вайля; комедийное кабаре (Kabarett der Komiker) с его провокационными и «иконоборческими» номерами; Театр Нельсона, в котором Жозефина Бейкер, Черная Венера, исполнила свой сладострастный танец, едва прикрытая банановой юбочкой. Там же, у самой развилки, в доме номер 238, располагалось «Романское кафе», словно кульминация и квинтэссенция всей улицы, с его усыпанным окурками плиточным полом, который нацисты ненавидели не меньше асфальта. Одним словом, оно вобрало в себя все, что нацисты считали антинемецким, дегенеративным и аморальным. Прибегая к жаргону Der Angriff, можно сказать, что «на бульваре Ку’дамм сосредоточен сам дух демократии асфальта».
Осенью того же, 1931, года Геббельс решил снова преподать Ку’дамм горький урок. На этот раз его главным союзником стал Вольф-Генрих граф фон Хельдорф, аристократ из старинной семьи юнкеров, крупных прусских землевладельцев. Он обладал безупречной биографией: ветеран Первой мировой, член различных формирований фрайкоров и участник провалившегося Капповского путча. В 1930 году фон Хельдорф вступил в НСДАП и годом позже, по рекомендации Геббельса, уже возглавлял берлинский СА.