Каиново семя
Шрифт:
– Ну как, помогло?
– весело спросила она, когда Сергей втянул в себя половину коктейля и поставил бокал.
– Узрел истину?
– Тут, пожалуй, узреешь!
– вздохнул он.
– Одно из двух... нет, из трех. Либо твоя мама обманула и тебя, и этого жестянщика, чтобы выгородить местного туза, и тогда твое сходство с папой Юрой - чистая случайность. Либо папа Юра - тайный внебрачный сын бабули с портрета, что бывает только в дешевых романах. Либо Мария тебе не сестра, а ваша полная идентичность, как и участие Полины в судьбе твоей и ее матери, - невероятное совпадение. Впрочем, все три варианта выглядят невероятными.
– На самом деле вариантов больше. Например, тайным внебрачным ребенком бабули с портрета может быть не Юра, а моя мама, на которую я, кстати, тоже похожа. Или портрет - фальшивка, изготовленная специально для приемной матери Марии, чтобы у нее не возникало вопросов, в кого пошла дочь. Или местный
– Пожалуй. Слушай, а почему бы тебе не поговорить с мамой или с этой Полиной? Если они поймут, что ты не успокоишься, пока не докопаешься до правды, то перестанут вешать тебе лапшу на уши.
– Не факт. Полина говорила, что это чужая тайна. Если они дали кому-то слово, то будут молчать, как партизанки, такие уж они благородные. И еще... Есть причина, по которой я не могу этого сделать. Я должна все выяснить сама. И кое-что уже выяснила. Нашла акушерку, которая работала в больнице, где родилась Мария. Это от нее я узнала про кесарево сечение. Сама она была в отпуске, но слышала, что роды прошли с осложнениями, воротила даже выписал из столицы какую-то медицинскую знаменитость. Роженицу перевели из гинекологии в хирургию, и знаменитость ее оперировала. Но это потом, уже после кесарева. А кесарево делала Во... Полина. Хирургическая сестра, которая ей помогала, вскоре уехала из города. Как-то очень внезапно уехала. К сожалению, мне так и не удалось поговорить с врачом или сестрой, дежурившими в ту ночь. Врач умер, сестра по-прежнему работает с Полиной и не ответит на мои вопросы. С трудом разыскала бывшую санитарку, хотела спросить, не помнит ли она мою маму - на шестнадцатилетнюю роженицу должны были обратить внимание, - а у той склероз. Мне вообще не очень-то везет. Наведалась в швейное ПТУ, где училась мама, меня там обхамили и чуть не спустили с лестницы, несмотря на предложенную взятку. Потом одна добрая душа объяснила, что секретарша, которая меня обхамила, по глупости уничтожила часть старой документации. А начальству ни гу-гу, чтобы по шапке не дали. Дескать, кто проверять-то будет? А тут я со своим запросом. Но мне все-таки удалось найти женщину, с которой мама жила в общежитии. На швейной фабрике работает. Эта деньги взяла и маму мою вспомнила, только ничего полезного так и не сказала. "Оля, говорит, дикой была - ни поболтать с ней, ни посмеяться. Скажешь чего, она зыркнет, как зверек, и молчок. Не могу представить, чтобы у нее парни были. По правде, я ее плохо знала. Она полгода всего с нами училась. В первую же зиму ни с того ни с сего забрала документы и уехала. Не знаю куда, домой, наверное".
– Значит, во время беременности твоя мама жила не в общежитии?
– Угу. И не дома, это я точно знаю. Она как из дома сбежала в пятнадцать лет, так больше туда и не возвращалась. Я подумала, может, этот воротила снимал ей комнату, если она, допустим, согласилась отдать ему младенца. Его жена была больна, он мог заранее предполагать, что она ребенка не выносит, и приглядеть будущую мамочку, которой ребенок ни к чему. Звучит, конечно, дико, но ничего, я привычная - вон сколько диких версий навертела. Но как проверить насчет комнаты? Кто мог о ней знать? Прислуга туза? Какие-нибудь помощники, референты? Их попробуй найди. Да и расспрашивать опасно - донесут воротиле.
Сергей вдруг поперхнулся коктейлем и закашлялся.
– Наезд... Джип!..
– выдавливал он между приступами кашля.
– Ты уверена... что это... случайность? Может, до туза дошли слухи о твоих изысканиях? И они ему не понравились?..
Яна побледнела.
– Н-не знаю. Ты думаешь?.. Но это... Это значит, что я права? Тайна рождения существует?
– Яна, послушай, может, тебе лучше бросить свое расследование? Видишь же, опасное это дело. Ну какая тебе разница, кто твой отец и есть ли у тебя сестра?
– Есть разница. Пока не знаю какая, но обязательно выясню. Хотя из Старграда, наверное, придется на время уехать - береженого бог бережет. Ничего, мне есть куда податься. В Козловск, в райцентр, где родилась мама. Там живет моя тезка, библиотекарша, которая подкармливала
– Значит, не сдашься?
– Ни за что!
– Тогда я поеду с тобой. Можешь возражать сколько хочешь, но на произвол судьбы я тебя не брошу. Даром, что ли, из-под колес тебя вытаскивал?
Решив уехать, Яна тут же успокоилась. А предложение Сергея составить ей компанию и вовсе развеяло остатки тревоги. Она кокетливо улыбнулась и спросила, глядя на него поверх бокала:
– А почему ты решил, что я буду возражать?
Марьяна Алексеевна была уже совсем старенькой и, очевидно, страдала каким-то тяжелым недугом. Тоненькие, словно цыплячьи лапки, руки и маленькая головка с прозрачными седыми кудряшками заметно дрожали, сморщенное личико цветом напоминало дешевую туалетную бумагу, запавшие глаза - тусклые, с желтыми, в красных прожилках, склерами - сильно слезились.
Увидев это убогое дряхлое существо, Яна чуть не заплакала от жалости и разочарования. Старушка явно не вылезает из болезней, в том числе и психоневрологических. Хорошо, если еще не впала в маразм. Небось имени-то маминого не помнит, разве что по открыткам да переводам.
Однако Марьяна Алексеевна, встретившая Яну и Сергея настороженно, чудесным образом переменилась, когда услышала имя Ольги Агаповой. Всплеснула дрожащими ручками, прижала Яну к чахлой груди, даже всплакнула.
– Ах, деточка! Я уж и не чаяла тебя увидеть! Так и помру, думаю, не повидав крестницу. Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть! Красавица! И на Оленьку как похожа! Ну, проходите, проходите скорей, что на пороге-то стоять!
После первых восторгов, упреков за принесенные дары, вопросов о милой Оленьке, хлопот с самоваром и посудой Марьяна Алексеевна усадила гостей за стол и взялась за расспросы. Яна рассказала о своем житье-бытье, представила Сергея как друга ("Жених, значит" - бесхитростно перевела старушка) и призналась, что приехала в Козловск специально, чтобы повидаться с Марьяной Алексеевной.
– Мне ужасно хотелось посмотреть на крестную, в честь которой меня назвали, и расспросить вас о бабушке с дедушкой и о мамином детстве. Сама она ужасно не любит о нем вспоминать, - объяснила гостья.
– Еще бы!
– Старушка вздохнула.
– Не дай бог никому такого детства. Правда, совсем маленькой я ее не знала, а люди говорят, что поначалу Агаповы хорошо жили, пока отец Олин не помер. Выпивали, знамо дело, помаленьку, ну да трезвенников у нас и нет почти. А уж как Василий преставился, Нюрка совсем вразнос пошла. Не просыхала, почитай. Мужиков домой водить начала, дочь кормила через день, зато лупила как сидрову козу. Помню, как Оленька в первый раз ко мне в библиотеку пришла. Маленькая такая, одна голова над столом и торчит, худенькая - все косточки на просвет видны, одежонка плохонькая, ботинки каши просят. Я грешным делом за книжки свои испугалась. Испачкает, думаю, или порвет. Несмышленая ведь еще и, сразу видно, к аккуратности не приучена. Только зря я на нее грешила. Она с книжками обращалась, как с драгоценной посудой. Несла до стола на вытянутых руках, странички переворачивала бережно, за самые краешки, не замнет, не надорвет. А уж чтобы нарисовать чего - такого ей и в голову не приходило. Я вам скажу: не всякий ученый человек так книги бережет, как она берегла. А ведь малышка совсем была, ей восьмой год всего шел! Я все удивлялась, как она может так читать - целыми днями. После школы придет, наберет книжек, сядет в уголок и сидит, читает до самого закрытия. Ни поесть не пойдет, ни побегать. Спрашиваю ее, а она молчит, только глазенки испуганно таращит, да голову в плечи втягивает. Я решила: больная, наверно. И отступилась. А потом мне про нее знакомая одна рассказала. Про смерть отца, про материно пьянство, про мужиков, про побои... Сказать не могу, как мне стало жалко девочку. И ведь ладно бы оторва какая была, а то ведь тихая, послушная. За что ж ей такое? Ну и начала понемножку малышку приручать. То карамелькой угощу, то яблоком. Она стесняется, боится, а отказаться сил нет, голод не тетка! Потом попривыкла ко мне, осмелела. Разговаривать начала, про книжки, про жизнь. Поделилась, что друзей у нее нет, потому что все над ней смеются, что синяки у нее, что платье старое и чулки худые, и воротничок криво пришит. Я ей одежду чинила и стирала, платьица из своих старых нарядов шила, чаем поила, подкармливала. А она мне в библиотеке помогала: и пыль протрет, и цветочки польет, и книжки расставит. Душа в душу жили. До самого ее отъезда. И из дома она ко мне убежала...