Как это было
Шрифт:
Работу кончали при свете фонарей. Но, несмотря на горячку, ребята все-же выбрали время, чтобы написать своим шефам письмо, в котором они рассказывали о последних переменах.
Вот что писали на этот раз ребята:
Дорогие товарищи!
У нас произошли большие перемены. Сейчас у нас уже 28 человек. Коров купили 10 штук, да одна корова деда Онуфрия и две еще привели, которые вновь вступили. А еще привели они три лошади, семьдесят гусей и сорок одну курицу с четырьмя петухами.
Инкубатор работает хорошо. Цыплят вывел он уже шесть сотен. Только мы сейчас прекращаем его. Потому что нет теплых сараев и птица
Под этим письмом расписались все ребята.
У нас произошли большие перемены.
Вскоре артель увеличилась еще на несколько семей, а в октябре вступил сам председатель сельского совета Кандыбин. С этого времени начались разные события, которые привели в движение всю деревню.
Кандыбин с первых же дней, как только вступил в артель, поднял разговор о земле. Он предложил вызвать землемера и произвести передел с таким расчетом, чтобы собрать разбросанную в разных местах землю коммунщиков в один кусок.
— Землю надо под бок подтащить! Иначе — мученье одно. Мой надел на том конце, Федосьи на другом, тальники тут, Федоровская земля здесь. На что это похоже?
Но собрать все куски воедино не так-то уж и легко было. С тальниками и Федоровским наделом соприкасались наделы кулака Силантьева и двух середняков: Астафьева и Курмышева. Надо было уговорить их произвести обмен, но с первых же слов по этому поводу коммунщики натолкнулись на сопротивление. Особенно протестовал Силантьев.
— Нет моего согласия! Не допущу этого! — размахивая нелепо руками, брызгал слюной:
— Какая ваша земля?! Тоска одна, а тут навозу одного сколько ввалено. Десять годов ухаживаю за землицей. Как за оком своим слежу. Потом удобрил землицу.
— Чужим-то потом нехитро удобрять! — усмехнулся Тарасов.
Силантий топал ногами и визжал, точно свинья на бойне.
— Глотку порву за свою землю… Убейте сначала… Все равно не отдам по добру.
Отказались произвести обмен и Курмашев с Астафьевым.
— Ежели такой закон есть — делайте, а так не согласны.
— Да ведь, вам же ближе будет к земле!
— Это нам безразлично. Привезете бумагу — валяйте. И опять же надо принять во внимание: засеяна земля.
— А наша что ж? Под паром что ли ходит? Обсемененную предлагаем.
— Может на вашей ничего не взойдет.
— И на вашей может не взойти… А может и так случиться, что наша земля еще больший даст урожай.
Федоров вертел у мужиков на армяках пуговицы и говорил:
— Слова-то какие?! Мое — твое — наше! А к чему все это? Вона сколь у нас добра всякого! И коровы и птицы и другая животность. А мы, пожалуйста, пусть все это ваше будет. Переходили
— Поживем-увидим! — уклончиво ответил Курмашев, — а только без бумаги нет нашего согласия.
После бесплодных переговоров Кандыбин уехал в город за землемером.
Тем временем коммунщики убирали поля и перепахивали их вновь. После уборки хлеба начали строить жилое помещение. Пользуясь теплыми днями, коммунщики возили лес и клали венцы небольшого амбара, в котором должны были зимовать человек десять мужиков. Остальные решили провести эту зиму в старых избах. Одновременно с постройкой амбара начали расширять птичник и крольчатник.
Много времени было затрачено на отепление сарая, в котором временно помещался скот.
Большие заботы были теперь у коммунщиков, — как заготовить удобрения.
За бараками вырыли огромную яму для компоста. Сюда сваливались сгнившая ботва, рыбья кость, чешуя и внутренности, сюда же сваливали навоз, птичий помет, остатки обеда, человеческие испражнения, подохшую птицу, прихлопнутых капканами крыс, а также весь мусор, который накапливался в бараке. Сюда же валили гнилое сено и солому, а все это каждый день поливали мочей животных.
Затея с компостом принадлежала Семену. Он каждый день приходил смотреть, как наполняется яма и непременно тащил сюда какую-нибудь пакость. Он следил за тем, чтобы помои выливались в компостную яму и искренне огорчался, когда видел мишкину мать, выливающую помои куда попало.
— Ах, тетка! — с сокрушеньем качал головой Семен, — золото выбрасываешь.
— Тьфу, тебе! — отплевывалась мишкина мать, — к твоей яме подойти нельзя — такая зараза. Надо тебе — так сам выноси помои.
— И вынесу! Ты только покличь меня, когда ведро будет полным!
Тем, кто интересовался вонючей ямой, Семен с охотой разъяснял.
— Золото — такие ямы! Весной поболтаем, помешаем, да и на огороды. А за урожай ручаюсь. В наших местах, поди, в жизнь таких урожаев не снимали, какие мы соберем.
Тем временем в школе начались занятия. Ребята прибегали теперь на озеро реже, но они попрежнему живо интересовались хозяйством. Со временем они мечтали втянуть в артель всех школьников. Поэтому они теперь часто рассказывали ученикам про артельные дела, стараясь заинтересовать всех. О своих делах ребята аккуратно писали шефам и советовались с ними.
Вот одно из последних писем.
Дорогие товарищи!
Мы теперь учимся в школе. Наше звено уже не звено, а целый отряд. Уже восемнадцать пионеров имеется в нашей деревне. Мы недавно начали санитарную работу, как вы писали. У нас есть теперь постановление, чтобы каждый ученик приносил каждый день по 10 тараканов и по 5 клопов. Мы их относим в компостную яму. А у нас есть новый, Семеном звать, он просит, чтобы приносили мышей. Федоров смеется и говорит — налог мы с тараканов собираем. А тараканы разводят грязь. Семенов нам говорит, что мыши и крысы приносят большой вред. Говорит, целый город можно на эти деньги построить, сколько они съедают и портят в год. Мы теперь заготовляем капканы и будем их ловить. Завтра мы соберем отряд и постановим, по сколько крыс и мышей должен приносить каждый. Плохо — нет вожатого. Федоров выписал нам журнал «Вожатый». Мы хотим получать еще газету, но какой адрес не знаем. Очень хорошо бы получать от вас. За деньги не сомневайтесь. Вышлем сколько надо. Только, чтобы не больше рубля.