Шрифт:
Леонид Панасенко
Как горько плакала Елена
Странно как! Папа, когда, случается, забудет шлепанцы, идет по гальке медленно, не идет - балансирует, будто циркач на канате, и при этом забавно выворачивает ступни. А вот я бегу к морю и смеюсь. До того горячая галька ноги щекочет - жуть! Папа, кстати, и в воду так заходит. Потому что на дне тоже камни. Их толком не видно, а волна, хитрая, толкается. Папа морщится и бросается на море так, будто хочет его побороть. И обязательно кричит мне, чтобы я постояла на берегу, пока он сплавает... Мы третий год приезжаем в Пицунду,
Родители лежат на пляже под "зонтиком", а я ухожу к большущему старому пню. Он побелел от солнца и от соли, на нем удобно сидеть и смотреть на море. Можно еще рыть подземный ход, но мама запрещает, говорит: "Привалит - пикнуть не успеешь".
Я сажусь на белые толстые корни, глажу их. Пень, наверное, больной. Ведь он шел к морю. Шел, да не дошел. Всего метров двадцать. Может, он, когда спилили дерево, захотел утопиться? А потом или заболел, или передумал. И остался на берегу.
От недостроенного солярия прибежал Генка. Он застенчивый и потому всегда молчит. С ним неинтересно.
– На, - говорит Генка и подает мне полупрозрачное тельце.
Это креветка. И она уж точно утопилась - не шевелится. Я несу креветку родителям, но они увлечены разговором со своими друзьями - дядей Витей и тетей Лесей.
– Играйся, Леночка, играйся.
– Мама улыбается мне и напоминает: Надень панамку. Сейчас самое сильное солнце.
Солнце и впрямь припекает, но я на такие пустяки не обращаю внимания. Мне до слез становится жаль креветку. Мертвая и никому не нужная! Может, бросить ее в море? Она ведь там раньше жила. Но море такое огромное, а креветка такая крошечная. Какое ему дело до мертвого рачка, этому морю? Оно даже корабли проглатывает и тут же забывает о них.
Я рою глубокую ямку - здесь, возле "зонтиков", уже песок - заворачиваю креветку в обрывок салфетки, в которой несла из столовой творог для знакомой кошки, и засыпаю могилу. Сверху кладу большой плоский камень, из побегов бамбука делаю изгородь.
– Все, - говорю маме.
– Похоронила.
Взрослые смеются, а дядя Витя надевает джинсы, подмигивает папе и говорит:
– Пошли креветку помянем.
– А что такое поминать?
– спрашиваю я.
Папа, одеваясь, отвечает:
– Когда умирает хороший человек, его друзья собираются и вспоминают, каким он был, кому чем помог...
– А если плохой помирает?
– Ну...
– Папа на миг задумывается.
– Совсем плохих не бывает. Может, он в детстве хорошим был? Почем знать.
– Мы и плохого можем помянуть, - говорит дядя Витя, и все снова смеются. Я знаю: они сейчас пойдут в бар, который рядом с бассейном, усядутся там на высокие стулья и будут пить вино с красивым названием "Букет Абхазии".
Вечером приходит Духота. Она мохнатая и черная. Пока мы в столовой ужинаем, она валяется на наших кроватях - простыня у меня измятая и влажная. Я рассказываю маме о проделках этой противной Духоты, мама целует меня и говорит:
– Ты фантазерка, Алена. Через две недели в школу, а ты все сказки сочиняешь.
Фу! Нужен мне больно этот первый класс. Все о нем только и говорят мама, папа, бабушка. А я - ноль внимания. Там надо все запоминать, как стихи на утренник, а я люблю думать.
– Мама, - спрашиваю я, вспомнив креветку.
– А зачем все-таки поминать плохих? Лучше о них и не помнить вовсе. Они тогда сразу все умрут.
– Бог с тобой, доченька.
– Мама даже как-то пугается.
– И тебе не жалко людей?
– Разве зловредины люди? Это пришельцы, мама. Их нам подбрасывают, как кукушка своих кукушат. Чтобы погубить настоящих людей.
Мама качает головой.
– Птенцы все одинаковые. Это потом они вырастают и становятся разными... Так и люди.
– Нет-нет, мамочка. Ты не понимаешь. Славику сколько лет? Четыре. Ага! А он уже зловред. Он всем в глаза песком бросается.
Мама опять качает головой.
– Ты не права, Елена. Все дети рождаются хорошими.
– Что? ЧТО ЖЕ С НИМИ ПОТОМ ПРОИСХОДИТ?!
– почти кричу я.
Мама выключает свет - папа пошел в кино и вернется поздно.
– Спи, - говорит она.
– Вырастешь - узнаешь.
Волна рычит и кусает меня за ноги зеленым беззубым ртом. Раньше, конечно, у моря зубы были. Но море постарело - и они выпали. И получилась галька. Вон и у папы весной зуб выкрошился. Он тоже стареет.
Странные люди эти взрослые. Я заметила: чем они старее, тем веселее. Улыбаются - мне, друг другу, смеются, собираются вместе и веселятся, будто им одним страшно. Вот и папа мой. Чем старше он становится, тем чаще смеется. Уже третий день перед обедом и ужином он ходит с дядей Витей поминать креветку и хохочет при этом так, что все на пляже оборачиваются в нашу сторону.
– Леночка, - говорит мама, - собирай свои вещи, пойдем.
До ужина еще целый час, но мама с папой должны постоять под душем и переодеться. Сегодня штормит, и бурые волны облепили всех песком. Я не купалась, только в пену приседала - и то как поросенок.
Мы идем через заросли бамбука, в которых, говорят, живут змеи. А еще я видела позавчера, как в бамбуках целовались парень и девушка, которые сидят за соседним столиком. Парень мне нравится - он хорошо играет в теннис и каждый день плавает за буйки. А девчонка противная. Когда берет вилку, то на полкилометра отставляет палец и еще мажется фиолетовой помадой.
– А почему взрослые прячутся, когда целуются?
– спрашиваю я.
Родители смеются. Папа, как попугай, повторяет:
– Вырастешь - узнаешь.
Родители идут в корпус, а я пока могу поиграть.
– Я тебя потом позову, - говорит мама.
– Держи свой мяч.
Мяч огромный, разноцветный. Он катится с шорохом, будто автомобиль, а когда ударяется, падая с высоты, то глухо бумкает.
Прыг, скок, бум! Прыг да скок.
– Лети, мой золотой. Лети, мой красивый!