Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
Вот в роли такого маленького ежика и жила в этой семье Таня. Она делала, что ей говорили, училась, где велели. Чудесный ее голос, как я понял, ни на мать, ни на бабушку впечатления не производил. Таня и поступила на кафедру теории музыки. Мать и бабушка отводили ей роль преподавателя в каком-нибудь среднем музыкальном училище. Выйти удачно замуж, родить, спокойно растить своих детей и в лучшем случае стать завучем в этом училище – вот тот уровень благополучия, который они желали для Тани.
Не могу теперь судить, возможно, они были и правы. Но для меня Танин голос – звучный, завораживающий, колдовской – был настоящим сокровищем, которое стало бы преступлением зарывать в землю. А Таня очарования своего голоса не понимала. И я хотел сделать все возможное, чтобы не только другие, но и она сама смогла оценить этот бесценный дар, который достался ей неожиданно, без всяких усилий и даже нежеланно.
– Можно? – открылась дверь и, сияя декольте, в комнатушку, которую я считал здесь своим кабинетом, вошла Алла.
– Ты один?
– Сейчас приду. Иди, распевайся.
Она постояла некоторое время в нерешительности. Я не хотел, чтобы она мне мешала.
– Что ты не идешь?
Пока я сидел сейчас один, со мной снова была Таня. Еще живая, как всегда, молчаливая, немного печальная. Со мной она всегда была такая. Интересно, какой она была с Лехой?
– Вадик, я хочу тебе сказать…
Я почувствовал жуткое раздражение, как будто это Алла украла у меня Таню.
– Ну, что тебе?
– Вадик, если ты будешь настаивать на своей трактовке, у нас не получится скандальный спектакль.
Я некоторое время пережевывал ее слова. То есть не их суть – суть-то я понял прекрасно еще тогда, когда она сидела в зале, а тот матерински-покровительственный тон, который вдруг у нее появился в разговоре со мной.
Я нахмурился и сделал каменное лицо.
– Алла Юрьевна, идите в зал. Я сейчас приду.
Она тоже выпрямилась, выпятила бюст и задрала подбородок.
– Вадим Сергеевич, а вы не боитесь, что я могу отказаться от роли? – Голос был точно как у Вишневской.
– Нет, Алла Юрьевна, не боюсь.
Она расхохоталась.
– Ты думаешь, малышка Присси будет мне достойной заменой?
Тогда я встал, подошел к ней вплотную и тихо сказал:
– Алла, вот объясни мне, с чего ты взяла, что идеи Бориса лично для тебя будут более выигрышными?
– Это очень просто, Вадим. При нынешней жизни они гораздо более заметны.
– А не пошла бы ты на хрен с такой заметностью! – не сдержался я. – Представь своей глупой башкой хоть на минутку – вот идут по улице две девушки. Одна наворочена – на высоченных платформах с такими набалдашниками, в юбке до … с грудью, которая вываливается наружу, с боевой раскраской как у черт знает кого, с ногтями зеленого цвета… И идет вторая – ничего особенного. Ничего вроде такого, но ты смотришь – и без объяснений понимаешь: она упакована на лимон. Вот и наша постановка должна быть упакованной на миллион. На миллион долларов. А то, что предлагает Борис, – это хорошо для проституток. Это очень просто, Алла. Если хочешь, ты можешь уходить от меня. Это твое личное дело. Но потом не завидуй Присси.
– Бедный Вадик! – Аллины губы скривились в усмешке. – Так ты, оказывается, последний герой! А не кажется тебе, что никто не собирается соглашаться с твоей трактовкой? Потому что все хотят УСПЕХА! Быстрого, сиюминутного, стопроцентного. Хотят заработать, хотят поехать… А то, что ты предлагаешь… Это какая-то никому не понятная гнусь. Чепуха!
Я рявкнул:
– Пошла вон! Быстро вниз к роялю! И никаких чтобы жалоб, что сегодня не в голосе. Будешь работать на полную катушку как миленькая!
Она попятилась, я вышвырнул ее из дверей, и Алла налетела на не успевшую спрятаться Присси.
– Ты что тут делаешь! – заорал, как бешеный, я. Присси дробно застучала пятками вниз по лестнице, а Алла остановилась в коридоре, дожидаясь меня, и прошептала побледневшими даже под помадой губами:
– Вадик, не сердись…
Перед дверью я задержался, чтобы успокоить дыхание и изобразить на лице деловую и спокойную улыбку. Но, подходя, вместо рояля я вдруг услышал гитару и посторонний дуэт. Один из голосов принадлежал, если я не ошибался, Окуджаве, а второй – непонятно кому. Я вошел. Наш концертмейстер уже была на месте, и все исполнители тоже в сборе. Борис отсутствовал, а в глубине зала я увидел двух пожилых мужичков, растаскивающих последние ряды кресел для того, чтобы что-то там подремонтировать на полу. На одном из вытащенных уже кресел стоял старый небольшой приемник или, может быть, переносной старый магнитофон, и вот из него как раз и лился Окуджава. В зале была полная тишина, все сидели с каким-то растерянным и грустным видом, и только Алла, глядя в пудреницу, подкрашивала губы. Один из моих второстепенных исполнителей – дядюшка Сэм – здоровый молодой толстощекий парень, определенный мной на роль главного в хозяйстве негра, вполголоса подпевал Окуджаве. Завидев меня, мужички бросили кресла и собрались уходить. На полу остались разложенные молотки и гвозди. Еще какие-то инструменты… Один из рабочих взял свой магнитофон и пошел с ним к выходу.
– А можно дослушать? – вдруг крикнул я. Они в нерешительности остановились. Мой негр замолчал.
Тот, что был пониже ростом – хозяин этой штуки, – пожал плечами и остановился в середине прохода, подняв свой раритет повыше.
Когда Окуджава допел, мужик нажал на кнопку.
– Ну вот…
Я подошел к нему и пожал ему руку.
– Большое вам спасибо.
Тот ничего не понял, они повернулись и ушли.
А я вернулся к своим и спросил:
– А если бы Окуджава на своем концерте исполнял свои песни наряженный в шапку с рогами черта или повесил бы на грудь надутый презерватив в виде кукурузного початка, наше восприятие его пения изменилось бы?
Присси уже собралась что-то выкрикнуть, но ее опередила Алла:
– Нисколько, Вадим Сергеевич!
Я улыбнулся.
– Я понимаю, Алла Юрьевна, что в данный момент вы хотели бы пролоббировать таким образом Окуджаву, но уверяю вас – восприятие зрителей и слушателей обязательно бы изменилось. Они не поняли бы ровным счетом ничего из того, что пел этот великий мастер.
– Знаете, Вадим Сергеевич, – вдруг сказала Скарлетт. – А Окуджава – это ведь уже прошлый век.
– И прекрасно, дорогая моя Скарлетт! – возопил тут я и торжественно указал в ее сторону пальцем. – А ваша героиня, так же, как и Мелани, так же, как и Присси, и Сэм, и все остальные, – это век уже позапрошлый. И мы здесь все – все до единого, уверяю вас, очень скоро будем так же, как и они, – унесенные ветром!
Толстый Сэм вдруг сплюнул через плечо и постучал костяшками пальцев по деревянной спинке кресла.
– Но я точно так же уверяю вас, дорогие мои! Времена меняются! Так было всегда! И я уверен, что сейчас в европейском искусстве наступает новый виток старой спирали – опять вперед выходит тонкий вкус, мысль, изящество!