Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
– Я помню. Помню. Спасибо, Варя. До завтра.
Я отключился, и сразу же передо мной возникло слово. Оно было словно выписано огнем на уже сумеречном небосклоне. «Предательство!» Неужели оно будет сопровождать меня всю жизнь?
Я набрал телефон Аллы – арфа молчала. Я набрал телефон Надежды – она тут же отозвалась.
– Надежда Николаевна! Это Вадим Сергеевич.
Она даже нисколько не удивилась.
– Надюша! – Я постарался назвать ее имя как можно мягче. Мы были с ней ровесники – с одного года, но я ее практически совсем не знал. Надя приехала из Питера. Что-то у нее там не получилось. Сожрали, наверное, теперь она хочет сожрать
– Надюша, я заметил, что вы немного разволновались, когда услышали о небольшом изменении в нашем спектакле?
– Нет, Вадим Сергеевич, нисколько. Вам показалось.
– Надюша, не скрою, вы мне очень нужны. Если Аллу я могу заменить (пускай передаст Алле мои слова, это пойдет ей на пользу, чтобы не очень воображала), то ваш голос, ваш прекрасный голос и ваше исполнение незаменимы. Наденька, эта роль принесет успех всем нам, и вам, конечно, в первую очередь. И что бы я ни говорил про роль Мелани, вы же понимаете, что ваша партия все равно остается главной.
– Вадим Сергеевич, вы так расписали сегодня Аллину роль, что никто бы не удивился, если бы Скарлетт с Мелани поменялись местами.
– Наденька, дорогая, – вздохнул я. – Передо мной стоит сложная задача – вызвать у актера новое представление о том, что он должен делать на сцене. Как это скучно – идти всегда проторенным путем… – Я специально в этом месте остановился, и Надя клюнула.
– Но ведь Борис предлагает вам другой путь?
– Другой, Наденька. Но очень скользкий. Куда мы потом поедем с этими его героинями-лесбиянками? С чесом по Люберцам? Во всей Европе однополые отношения уже настолько устаканены, что не вызывают горячего интереса ни у кого, кроме приезжих из России и мусульманских стран. В Америке, знаете ли, уровень культуры разный, но в оперу ходит все-таки образованная публика. Что же мы, евреев с постсоветского пространства будем приманивать, как вы остроумно заметили в последней реплике, «кукурузными початками»? – Я уж не сказал ей, что если мы и поедем, то пока только на Аляску.
– Ну не знаю, Вадим Сергеевич! У меня есть и другие предложения, кроме участия в вашей постановке, и тратить время…
– Надюша, а вы знаете, какая постановка будет у меня следующей, после вашей Скарлетт?
– Вы хотели сказать, после «Унесенных ветром»?
– Нет, Наденька, вы не ошиблись. Я именно сказал «после Скарлетт», потому что собираюсь назвать постановку именно так – «Скарлетт». – Я и в самом деле хотел назвать постановку по-другому. Как один из рабочих я сейчас рассматривал вариант «Скарлетт и Мелани», но Надежде я, естественно, не сказал, что к «Скарлетт» собираюсь добавить еще одно имя.
– Нет, не знаю. – Она ответила сдержанно, но я понял, что ее этот вопрос заинтересовал.
– Русскую классику, Надя. «Царскую невесту». Причем вот в этой постановке я собираюсь представить публике современное прочтение. С весьма узнаваемыми героями. Логично будет, если прима «Скарлетт» как бы перейдет из одной постановки в другую…
Надя молчала.
– Ну что же, если вам не нравится Римский-Корсаков…
– Нет-нет, я… я… Я очень люблю партию Любаши… Но, Вадим Сергеевич, ведь это партия меццо-сопрано. И голос Аллы… Могу я так понимать, что вы мне делаете официальное предложение петь эту партию?
Я засмеялся.
– Ну, во-первых, официально пока я могу делать только предложение руки и сердца, вот за это я отвечаю головой. Но вы, Наденька, насколько я информирован, уже счастливо замужем. Во-вторых, я поставлю эту оперу в европейской традиции, в которой меццо-сопрано звучит более высоко и солнечно, в точности как ваш голос. Но сначала, естественно, мы должны выпустить «Скарлетт», а потом уже думать о будущем. Но я, безусловно, буду иметь вас в виду. – Я мысленно улыбнулся. Хорошо же я тебя троллю, предательница! Хрен я тебе отдам петь Любашу. Еще не хватало иметь у себя за спиной пятую колонну.
– Спасибо, Вадим Сергеевич.
– Сегодня вы великолепно репетировали, Надежда Николаевна.
– Я рада, что вам понравилось.
– До завтра, Надежда Николаевна.
– До завтра.
Я специально подождал, послушал, кто первый отключится. Она не отключалась. Тогда я спокойно ткнул на отбой.
Предательство… Какое это даже по звучанию мерзкое слово. Вот только вслушаться – сочетание глухих «П» и «Т» – как будто на тебя издалека движется танк. И мягкое «Е» не спасает ситуацию. Как можно мягким «Е» смягчить боль?
Я включил двигатель, посмотрел в телефоне пробки. Центр уже почти освободился к этому времени – транспортные потоки уже стремились назад к Третьему кольцу и грудились за ним, как толпы сгоняемых к водопою животных. Хорошо, что Нина живет в центре.
Я вдруг почувствовал волчий голод. Какой-то неправильный выдался сегодня день. И Нина… А все-таки классно у нас с ней вышло утром в библиотеке.
– Нина, ты меня еще ждешь?
– Вадик, я не ела целый день. Я жду тебя.
– Я съем слона.
– Ну приезжай, Вадик.
– Целую, Нина.
– Вадик…
Я развернулся и поехал. Я не представлял Нинино обиталище. Интересно, как у нее в квартире? Она теперь живет одна. Неужели бедно? И сколько денег она потратила на сегодняшний обед?
Я думал о Нине, а в ушах все еще звучал голос Надежды. Уйдет она или нет? Мне показалось, она больше склоняется к тому, чтобы остаться.
«Бр-рось, старик! Что ты все время р-р-рефлексируешь, как одиннадцатилетняя девочка над своими пр-р-рыщами? Жизнь и хороша своей простотой… – теперь я услышал раскаты Лехиного баритона. – Главный принцип – один. Здесь все друг друга жрут!»
Я вспомнил, как однажды попытался возразить Лехе, но он перебил меня:
«Когда все просто – по крайней мере знаешь, как надо вести себя с людьми». И ведь оказалось, что этот мерзавец во многом был прав. Но я еще был тогда с ним не согласен, хотя мне многое очень в нем нравилось. И восхищала его энергия – в его башке действительно было столько идей, она будто кипела. Он собирал вокруг себя нас, своих семнадцатилетних сокурсников, которых он называл маменькиными сынками и придурками, и рассказывал нам о том, что собирается сделать в жизни. Он придумывал проекты один грандиознее другого – и заставлял нас поверить в то, что у него все получится. В его светлых глазах появлялись хитрые искорки, будто загорался в них бенгальский огонь, голова и шея становились оттенка брусничного мармелада, а русые волосы влажнели у лба. В воплощение в жизнь его придумок я верил почти безоговорочно, потому что сразу же, в первый день знакомства, новый друг на реальном примере показал мне, что я – маменькин сынок, а он – тертый калач. И учился Леха, в отличие от меня, без всякого напряга вполне прилично. И уж конечно, в библиотеки не ходил. По-моему, я даже и учебника-то порядочного в его руках никогда не видел. Леха уже тогда учился исключительно по Интернету.