Как хорошо быть генералом
Шрифт:
– Про хорошее ты не спрашиваешь?
– ехидно крикнула Леночка Ларина.
– Про хорошее - молчок. Было оно или не было - вам судить. А вот плохого не помню... Инка, вспомни Суздаль, лето, стога, вспомни старуху с ведрами на коромысле... А ты, Ленок, вспомни, как мы с тобой ремонтировали твою комнату, как выбирали обои, как клеили, как ты потом варила свекольник... А разве нам с тобой, Оля, вспомнить нечего? Разве не было у нас Дивногорска, плотины, тайги, ночи у костра?.. Все, все вспоминайте, ну, прошу вас, поднатужьтесь и киньте в меня камень, если заслужил!..
– Заслужил, - сказала Инка.
– Заслужил, - сказала
– Заслужил, - сказала Оля.
– Заслужил, заслужил, заслужил, - сказали Наташа, Саша Калинина, и еще Таня, Света, Нина, Люба, две Тамары, Марина и Маша, и еще Маша, и еще Маша, которая вовсе Маргарита.
– Вот тебе и раз!
– сильно, удивился Истомин, сам малость разнежившийся от мимолетных воспоминаний.
– За что камень-то, нежные мои?
– За то, что ты _был_, - подвела итог умная Инка, и все согласно закивали.
– За то, что ты всем нам дал _надежду_.
– Неправда!
– Истомин вскочил со скамейки и прошелся в быстром слаломе между сидящими тут и там дамами.
– Я никому никаких надежд не давал. Я _был_ - и все.
– "Ка-аким ты бы-ыл..." - пропела Наташа, и все хором подхватили: "Таки-им оста-ался..."
– Стойте, - сказала умная Инка.
– Шутки в сторону. Ты у нас ба-альшой моралист, Истомин, ты всех кругом учишь без сна и отдыха. Но разве ты имеешь право _учить_?.. Да, я помню Суздаль, лето, старуху с ведрами. Я помню, как мы бегали за парным молоком, и пили его, и ты пролил его на рубаху, и ужасно взволновался, расстроился, и я полдня стирала ее, отстирывала пятна, а ты ходил мрачный и говорил, что у тебя редсовет в издательстве, что тебе еще утром надо "было смотаться в Москву и что тебе, конечно, плевать на рубаху, но как ты объяснишь жене происхождение пятен... А я слушала и терла, слушала и терла. И оттерла. И ты сразу подобрел, расцвел, и оказалось, что никуда ты не спешишь, и что со мной тебе прекрасно, и ты благодарен _мне_ за эту поездку... А я уже ничего не могла...
– И я помню, - вступила в разговор Лена, - как мы клеили обои. Ты тогда пошел к директору магазина, подарил ему свою книгу с автографом, а он тебе отвалил царские обои - из подкожных запасов... Я мазала их клеем нарезанные куски, а ты стоял на стремянке и присобачивал их к стенке... Потом мы лопали холодный, со льдом, свекольник - на столе, на газете, и было солнечно-солнечно, и было странное ощущение _дома_. А потом ты ушел...
– Но я же вернулся. И еще раз, и еще...
– защищался Истомин.
– Пока не наскучило. Тебе, тебе... А я, дура, поверила, что тебе не наскучит никогда...
– Я этого не говорил!
– Ты этого не говорил, а я разнюнилась...
– Кто ж в том виноват?
– резонно спросил Истомин.
– В том, что я дура?.. Папа с мамой, наверно... Ты, Истомин, в другом виноват. Ты отлично знал, что я дура, что все бабы легко дуреют, когда к ним относятся _по-человечески_, и воспользовался этим. Ты профессиональный обманщик, Истомин.
– Ну знаешь что!
– возмутился Истомин.
– Выходит, какой-нибудь фотограф, который мальчонке обещает птичку, тоже, по-твоему, обманщик и негодяй.
– Хорошее сравнение, Истомин, - кивнула Лена.
– Ты умный мужик, одно слово - писатель... Мы все здесь, - она обвела рукой групповой портрет на поляне, - до сих пор ждем обещанную птичку.
А тут и Оля из Красноярска слово взяла:
– Сейчас ты скажешь, что никакой
– Не обещал, - упрямо заявил Истомин.
– Зачем же ты мне врал, что из меня выйдет толк?
– Я не врал. Я предполагал лучшее.
– Врешь. Ничего ты не предполагал. Девочка тебе понравилась, то есть я, мордочка смазливая, глазки, губки, ножки. А девочка в писатели рвется. Так ты у нас добрый, тебе слов не жалко. Помнишь, что ты мне сказал?.. "В тебе есть Божья искра, а мастерство само придет".
– Пришло?
– боязливо поинтересовался Истомин, хотя ответ знал заранее. И получил его:
– Не дошло. Даже искра погасла, если и была...
– Была, была, честно, - подтвердил Истомин.
– Да врет он, врет, как всегда, - со злостью сказала Саша Калинина, мужняя жена, - не было искры.
– Сама теперь знаю... А тогда поверила, писала, как проклятая, рассказы, рассказы, в Москву их - заказным, а обратно: "Отсутствует конфликт, схематичны характеры, опубликовать не сможем". Как мордой об стол!.. И между прочим, я сама в Москву приезжала, звонила тебе сто раз. Где ты был?
– В командировке, - немедленно отпарировал Истомин.
– В жаркой Африке.
– Ах ты гад, - мечтательно и сладко сказала Оля Асатурян из Красноярска, - откуда же ты знаешь, когда я тебе звонила, если я твоей жене не называлась?
– Он по параллельному аппарату слушал, - опять внесла свою лепту мужняя жена, - из жаркой Африки.
– Ты бы лучше помолчала, - обрезал ее Истомин.
– И не подумаю. Сама я здесь случайно, за компанию.
Мне от тебя ничего не требуется, счетов не предъявляю. Но вот слушаю я вас всех и думаю: за что ж мы на тебя окрысились? Ведь ты же такой добрый, такой ласковый. И молоко пил, и обои клеил, и в девочке Оле Божью искру отыскал... Мы ж тебя благодарить должны... Другие мужики рядом с тобой плюнуть и растереть. Хамье и домостроевцы... Мы с тобой в Пицунде двадцать четыре дня вместе были, всего двадцать четыре! А я после на своего благоверного полгода без тоски смотреть не могла... Лучше бы ты тогда, на пляже, мимо прошел...
– Лучше б ты в Красноярск не приезжал, - сказала Оля.
– Лучше б нас Славка не знакомил, - сказала Лена.
– Лучше б я такси поймала, а ты бы проехал, не подвозил бы меня, сказала Инка.
– Лучше б я в тот день в просмотровый зал не пошла, а смылась бы пораньше домой, - сказала Наташа.
– Девочки! Лапоньки! Судьи мои беспристрастные!
– заорал вконец сбитый с толку Истомин.
– В чем же я виноват? В том, что мимо не прошел? В том, что не бил вас, не оскорблял, не плевал в рожу, а дарил цветы, катал на машине, стихи читал? В том, что относился к вам так, как, считаю, любой мужик к любой женщине относиться должен? Тогда пардон, но я ни-че-го не пойму!..
– Получается, не я дура, а ты болван, - грубо сказала Лена Ларина, инженер-химик.
– Мы тебе не доброту в упрек ставим, а то, что пустая она у тебя. Да ты и сам пустой внутри, Истомин. Интересно, сердце у тебя есть или нету, а?..
Истомин приложил руку к левой стороне груди: сердце билось ровно и сильно, как дорогой швейцарский хронометр. Было у него сердце, было и работало до сих пор без вредных перебоев. А вот в роще этой березовой нежданно-негаданно напомнило о себе: что-то душно вдруг стало, что-то воздух загустел, как черничный кисель, - хоть ложкой его ешь...