Как просыпается Солнце
Шрифт:
Неповторимы из года в год меняющиеся картины природы, и каждый раз воспринимаются они по-особому, как будто видишь их впервые.
Лето! Все в ярких красках. В лесной чаще вздыхает о чем-то иволга. Над головой то грозно, то ласково шумят ветви деревьев. Гудение пчел, стрекот кузнечиков, шум листвы навевают сон. Так бы и сунулся лицом в траву и заснул. Может быть, во сне добрый лесовик раскроет свои кладовые, покажет рубиновые россыпи земляники, богатые грибные места.
Только подумал, а он уж рядом. С кряхтеньем опустил на землю тяжелую корзину с грибами, отер с лица пот и приставшую к бороде паутину. Подмигнул хитро:
— Пустой? Не там, паря, ищешь! Во-он, туда шагай! За той горкой соснячок по суходолу тянется, в ем грибов — не выбрать! Ступай, мне не жалко. Я уж насобирал досыта!
Выпросил у меня папиросу, со смаком затянулся и, кивнув на прощание, отправился восвояси, неслышно ступая по земле старыми, разношенными сапогами.
Грибник всегда жаден, никому не укажет дороги к заветным местам. А этот старикан готов поделиться богатством со всеми.
Какой простор!
В урочище Красный Камень приметил я высокую мощную лиственницу. На добрый десяток метров возвышалась она над кронами обступивших ее сосен и пихт. Величаво и строго, как страж, осматривала она окрестности, охраняла лесную тишину.
Но вот однажды здесь завизжали моторные пилы. Долго сопротивлялось железу крепкое дерево. А когда все же пила сделала свое дело, вершина гиганта задрожала, покачнулась, и, ломая молодую поросль, огромный ствол с грохотом рухнул. Было что-то трогательное в поверженном дереве, казалось, прильнуло оно к траве и ветки, словно руки, пытаются обнять вспоившую его землю.
Потом дерево распилили на пять шестиметровых бревен, погрузили на лесовоз и отправили на железнодорожную станцию. Где-то в большом городе в умелых руках человека лиственница должна была превратиться в прочнейшие сваи, выносливые перекрытия, в массу других полезных и нужных вещей. Но… получилось иначе.
Лесовоз еще не выбрался из леса, как на ухабе с громким треском лопнула ось прицепа, и бревна, ломая борт автомашины, вывалились.
С тех пор прошло три года. По дороге проносятся груженые машины, проходят автокраны, бульдозеры и трактора, но никто не обращает внимания на толстые бревна.
Однажды я присел отдохнуть на одном из них. Ко мне подошел лесник. Посидел. Завернул козью ножку, поковырял твердым скрюченным ногтем начавшее гнить бревно и проворчал:
— Экое дерево сгубили. «Аварийная древесина»! — передразнил он кого-то. — А нет, чтоб краном поднять на машину и вывезти. Не выгодно, говорят, возиться. А этаких бревен тута на дорогах без числа валяется. Вот и посчитай, выгодно это али нет?
Так я впервые услышал об «аварийной древесине».
В пасмурный день на пруду.
На вершине горы красуется огромная, почти недоступная каменная палатка. Отсюда видна свинцовая гладь Таватуя, сверкающие зеркала Исетского и Шитовского озер, дымящиеся трубы СУГРЭСа. Кругом гряды холмов, застывших словно волны необозримого зеленого моря. В солнечный день, когда по земле проплывают тени от облаков, кажется, что зеленые волны пришли в движение и катятся одна за другой туда, где в голубом мареве теряется горизонт.
Склоны горы живописны. Спускаясь уступами, они покрыты сосной с подлеском из рябины и липы. У подножия горы есть маленький холмик — чья-то безымянная могила. Нет ни креста, ни памятника. Изредка кто-то приходит, по древнему обычаю оставляет на могиле горсть пшена или риса.
В нескольких шагах — вросший в землю венец избушки. Бревна истлели и не рассыпаются в прах только потому, что плотно окутаны мхом и черникой. В углу груда дикого камня: все, что осталось от очага. Кто и когда строил избушку, кто разводил огонь в очаге? Об этом знает, наверно, только тот, кто приходит помянуть далекого предка.
Бывая в этом месте, я часто нахожу какую-нибудь памятку о жившем здесь человеке. То грубое точило, кусок ржавого рожна, с которым в старину ходили на медведя, или обломок ножа, кованного деревенским кузнецом.
Для меня это не простые железки, а немые свидетели человеческой жизни.
Есть у меня одна приметная лощинка. Дно ее покрыто вздыбленными плитами гранита, между ними заросли шиповника и малины. Несколько высоких, в два обхвата, лиственниц сквозь ажурные кроны легко пропускают к земле солнечный луч, отчего здесь в жаркий полдень стоит густой дух смолки, лесных трав и ягод.
Из-под одного камня выбивается родничок. Кто-то сказал, что родниковая вода имеет привкус счастья. Может быть. Во всяком случае, в жаркий день она приносит свежесть и новые силы.
У родника я провел много ночей. В горах они особенные — тихие и прохладные. Здесь звезды настолько ярки, что кажутся совсем рядом и сияют, зацепившись за вершины лиственниц. А одна даже нашла приют в родничке и сверкает так заманчиво, что однажды я зачерпнул ее и подержал на ладони.
Для меня эта лощинка имеет особую прелесть. Здесь веет родным и близким, как будто переступил я порог отчего дома и почувствовал ласковые руки матери. И родник, само название которого говорит о многом, становится не просто местом, где родится вода, а родиной всего, что тебя окружает.
Пришла грибная пора. Под ногами знакомая полузаросшая тропка. Видно, никто еще в этом году не ступал на нее, и высокая трава скрыла ее от любопытного взора.
Я иду, жадно осматриваясь по сторонам. Лесная тропа — след человека — мудра. Пробираясь сквозь каменные завалы, она сокращает нам путь, экономит силы и всегда манит неизвестностью. Сейчас петляет по склону горы между высокими соснами. Солнечный луч, пробившись сквозь густые кроны, позолотил стволы. В прохладной чаще пахнет грибами и перезрелой земляникой. Полной грудью вдыхаю целебный лесной воздух.