Как сделать детектив

Дойл Артур Конан

Итак, накануне второй мировой войны французский детектив все еще ищет свое лицо. Были созданы значительные произведения, но — в подражание английским образцам. Один лишь Сименон избежал чужих влияний и, невзирая на изменчивую моду, сумел создать собственный, глубоко индивидуальный художественный мир, противопоставить Фило Вансу, Эркюлю Пуаро, Мерривалю и Куину комиссара Мегре.

Всем известно, как Сименон после периода упорного, последовательного и вдумчивого ученичества начал печатать у Файара в 1931 году первую серию романов о Мегре. Он принял правила игры: раз читатели требовали детективы-загадки, он и предложил им загадки, но его комиссар не был обычным полицейским. Он ничем не походил на шевалье Дюпена. Дедукция, глубокомысленные рассуждения — не его конек. Мегре не пытается объяснить, он стремится понять. Не преступление, а преступник интересует его. По сути, он лишь отчасти следователь, он скорее врач, адвокат, духовник, нежели комиссар полиции. В первую очередь он «ловец человеков».

Показателен даже отбор улик у Сименона: не отпечатки пальцев или забытая вещь важны для него, а жест, слово, взгляд, молчание. Читатель должен задаваться только одним вопросом: если б я был убийцей, поступил бы я так, произнес эти слова? А из этого следует, что преступление мог бы совершить и читатель, то есть любой нормальный человек, жертва обычных страстей. Для Мегре решить задачу — значит въяве пережить психологический кризис, приведший к трагедии, а не только распознать методы преступления. Читатель должен проникнуться симпатией к правонарушителю. А Мегре тут как тут — одной рукой он держит руку преступника, другой — нашу с вами и против воли соединяет их вместе. Мегре создан из особого вещества — плотного, тяжелого, прочного. Надо быть сильным, полнокровным, чтобы вживе ощутить все страсти, терзающие дух и плоть. Мегре обладает особым чутьем, своего рода инстинктом, позволяющим распознавать невидимые излучения, исходящие от людей и предметов (в них тоже скрыт свой тайный смысл, в них есть душа). Роль Мегре — не доказать, не распознать, а — если можно так выразиться — стать адвокатом, взять на себя чужую вину. Причина преступления всегда коренится в духовной или моральной ущербности, и Мегре превращается в донора. Он сообщает больному тепло, жизнь. Одно его присутствие изменяет настроение персонажей. Они успокаиваются, расслабляются, делаются нормальными людьми, и постепенно преступление отдаляется от них, теряет смысл. Не произнося ни слова, Мегре поглощает вредоносное излучение, нейтрализует его. И, наконец, убийца может поведать о преступлении. Он чувствует, что Мегре сам совершил его, пережил, разыграл, постарался забыть. Человек может признаться себе подобному. Благодаря Мегре преступник не вычеркнут из людского сообщества.

Но мы ушли в сторону от романа-загадки и, может быть, вообще от детектива. Детектив бывает страшным, но никогда — серьезным. Он вечно ускользает, уводит нас от реальности. А Сименон хочет высказать правду о человеческом существовании, передать драму человека, облыжно обвиненного судьбой. Даже соблюдая правила детектива, он изгоняет вымысел. Волшебному, фантастическому он предпочитает повседневное. Вот почему его нельзя считать «детективщиком». Его числят среди великих мэтров жанра исключительно по недоразумению. Он ученик Бальзака, а не Эдгара По.

Был и другой «вольный стрелок», стремившийся обновить детектив и немало для этого сделавший, — Клод Авелин. В 1932 году он опубликовал у Грассе роман «Двойная смерть Фредерика Бело», а несколькими годами позже — «Абонент линии У», предпослав им рассуждения о детективе, где старался реабилитировать жанр в глазах «серьезного» читателя. Обе книги — детективы-загадки, и автор убежден, что подлинный детектив никаким иным и быть не может. И в то же время он понимает, что одних логических рассуждений недостаточно, чтобы оживить детектив, что нужны иные средства [45] . Он дает прекрасное определение: детектив — это роман-расследование. Но кто же следователь?

45

См. статью К. Авелина в настоящем сборнике. — Прим. перев.

Если речь идет — что кажется неизбежным — о постороннем человеке, о сыщике (профессионале или любителе), то очевидно, он никогда не будет безраздельно увлечен загадкой, которую пытается разрешить. Даже если он близкий родственник убитого («Двойная смерть Фредерика Бело») или друг обвиняемого, сюжетная схема остается прежней: таинственное преступление, анализ улик, отсев подозреваемых и разгадка. Надо только добавитьчувств, угрызений совести, оживить тайну, но все это будут внешние украшения. А какое чувство в первую очередь передает детектив? Любовь, ревность, ненависть, алчность? Нет, страх. Лишь на страхе может основываться сюжет. Для того чтобы герой приключенческого романа действительно выстрадал разгадку, его жизнь должна быть в опасности, загадка должна быть его загадкой, а не чужой тайной. А это значит, что он не может быть сыщиком и, следовательно, детектив должен строиться иначе, чем традиционный роман-загадка.

Чтобы остаться подлинным романом, которому присущи сомнения, неопределенность, неожиданные отклонения, случайности, роман-следствие должен отказаться от дедуктивного метода — отличительной черты полицейского расследования. Роман-следствие — это мучительные и, быть может, тщетные поиски истины, вслепую, на ощупь. Детектив-загадку нельзя усовершенствовать. Его можно только заменить. Одной правды характеров недостаточно, чтобы превратить загадку в роман, как тешила себя иллюзией Дороти Сейерс. «Автор детектива, — писала она, — должен решить более сложную психологическую задачу, чем обычный романист. Его персонажи

обязаны соответствовать не только прошлому, но и заранее предопределенному будущему. Это не значит, что их психологический портрет обязательно будет искусственным, неудачным — просто писатель должен с самого начала найти верное соотношение характеров и интриги».

Но детективу ни к чему заботиться о психологии. Это одно из условий игры. Детектив не пытается стать «высокой литературой», смысл его существования в том, что благодаря вымыслу весь мир вызывает подозрение, реальность рушится и исчезает. Детектив рождает галлюцинации, как наркотик. Его надо принимать таким, как он есть, не пытаясь выдать за что-то иное. Но это отчетливо поймет новое поколение писателей накануне второй мировой войны.

Современный детектив

Роман-загадка сосредоточил внимание на детективном расследовании и крайне редко использовал страх как источник действия не только по «техническим причинам», но также — и в первую очередь — потому, что это жанр мирного времени. Все ужасы первой мировой войны выпали на долю военных, во вторую расплачиваться пришлось штатским. Первая обострила жажду жизни, развлечений; вторая разрушила само представление о счастье. В первой мировой войне были победители, после второй остались только выжившие. Страх, бывший некогда роскошью, стал повседневным чувством, ощущением краткой отсрочки перед неминуемым концом света. Мы верим в прогресс, поскольку наука преображает жизнь, и в то же время боимся, ведь теперь она способна нас уничтожить. Между наукой и мировой войной существует таинственная связь. Детектив, рожденный верой в торжество науки, был, разумеется, глубоко затронут современным пессимизмом, но не погиб, а, напротив, возродился.

От Эдгара По до Агаты Кристи бесконечно развивалась и совершенствовалась техника расследования, а чувство страха скрывалось, подавлялось. Теперь пришлось вернуться вспять. Тайны, которые детектив изначально пытался разрешить, достались ему в наследство от «черного» романа, а тот вытаскивал на свет божий детские страхи. Он использовал на свой лад сверхъестественные, загробные ужасы, но они появляются чаще в зрелом возрасте, когда сознание уже может назвать, указать и частично изгнать их. Страх дает детективу исходный толчок, позволяющий действию развиваться в заданном ритме. Но смутная боязнь потусторонних сил постепенно ослабевала, использовались все более тонкие, изысканные методы расследования, и фундамент раскололся — страх исчез. Теперь все стремились избавиться от старых суеверий: мир представал перед человеком прозрачным, покорным, полностью постижимым. Разум торжествовал. И хотя в любом детективе есть что-то от «черного» романа — достойного всяческого уважения, — его традиция стала исчезать, вытесняемая романом-загадкой. Это ясно видно в книгах Карра или Куина: писатели тщетно пытаются вызватьчувство ужаса с помощью жалкой театральной фантастики. Детектив, превратившись в игру, перестал быть драмой. Читателя убаюкало чувство безопасности.

Началась война. Она навсегда оставила в душах свой след. Она научила нас отчаянию, презрению к людям. Она разрушила веру в жизнь, сделала страх достоянием взрослых. Веками люди считали, что мир опасен, что он тайно соединяется с потусторонним враждебным миром. Затем вещи стали открывать свои тайны. И неожиданно возник новый вид зла — чудовищный союз людей и вещей, рожденный войной. Прежний человек-вещь, призрак, мог посещать нас во сне — наяву мы его не боялись. Но человек-вещь, вечное отродье Франкенштейна, возник в новом обличье — фанатика. Толпа, развращенная многолетней идеологической накачкой, под действием пропаганды приняла новые жизненные ценности, отравленные ядом дурных страстей. Гнев пропитал логику, злоба спряталась под маску искренности, властолюбие и мечта о счастье так переплелись, что война стала единственно возможной формой диалога между членами разных обществ. Время палачей возродило «черный» роман. Оно принесло ему недостающий элемент — ненависть. Оно снабдило его философией. Кончились миленькие романтические треволнения. Человек осознал, что он ничто, что частная жизнь — иллюзия, что он живет на вулкане. Ведь ненависть безжалостна: она неизбежное порождение злобного фанатизма, судорог мысли, скованной чудовищным суеверием. Смерть врага не просто предрешена — она неизбежна. Это микроб, плесень, которую надо уничтожить.

Когда целый континент становится бойней, когда изуродованные трупы превращаются в навоз, когда их вовсе перестают замечать, тогда отступает даже страх. Гигантские масштабы делают резню бессмысленной, превращают ее в зрелище. Чудовищность преступления оправдывает его. Мы уже по ту сторону разума, морали, добра и зла. Мы на другой планете. Гуманизм стал пустым звуком. Ужас, въевшийся в душу, изменил наше зрение: мир кажется странным, он заполнен субстанциями вещей, подобно нефигуративной живописи.

Чувство страха стало столь острым, что никакими доводами разума его уже не заглушить. Все рациональное в детективе кажется стерильным и старомодным. После первого этапа развития жанра — рождается «черный» роман, затем детективная новелла, потом расцветает роман-загадка — начинается следующий цикл: возникает новый тип «черного» романа, прежний детектив увядает и умирает. Принципиально иная разновидность детектива появится в 1950-е годы. А пока новый роман, детище войны, захватывает власть с помощью «Черной серии».