Как слеза в океане
Шрифт:
— Нет, важно подать им пример, что может оказаться решающим для будущего этих новых солдат.
— Доктор Рубин, отныне и навсегда вы находитесь у меня в подчинении и можете отлучиться только в случае, если я прикажу вам. То же самое относится и к юноше. Понятно, Бене?
Они вышли из ущелья и пошли на командный пункт, тот был уже совсем готов — окоп, похожий на огромную воронку от снаряда. Ветки над их головами опять сомкнулись.
— Здесь очень недурно, — сказал Роман удовлетворенно. — Можно даже прислониться. Ну, Бене, расскажи нам, что там написано в твоих книгах про нас и про наше теперешнее положение.
— Там написано, что люди сами обязаны покарать злодеев и что те должны претерпеть
— Что не так просто? — спросил Роман и, несмотря на темноту, уставился юноше в лицо. Вот точно так же, вспомнил он вдруг, он хотел угадать тогда, в яхте, выражение лица Фабера — как будто лишь в полном мраке с лица полностью спадает завеса. — Что не так просто, молодой рабби?
— Бог может быть гневным и кротким, мстительным может Он быть и милосердным в следующее мгновение, но Он всегда един, всегда и во веки веков: Создатель вселенной и всякого живого существа на земле и злодея тоже. Нельзя причинить страдания ни одной Божьей твари на земле, не причинив страданий Создателю. Его порядок нарушает тот, кто делает вселенную хотя бы на одно живое существо беднее. Бог страдает от несправедливости людской, но не забывайте, пан Скарбек, Он страдает не меньше и от Его собственной справедливости. В эти дни Создатель вселенной страдает несказанно.
— Все это действительно у вас там написано? — спросил Роман удивленно.
— И опять все не так просто, пан Скарбек. Ни одно изречение не может долго оставаться без своей противоположности. Достаточно маленького словечка «нет», чтобы обратить любой порядок в его противоположность. Например: Бог всемогущ, но никогда ни одно даже самое ничтожное из сотворенных Им существ не испытывало столько горя в своей любви, как Бог с того самого момента, как Он сотворил человека. Когда мой прадед Бене — да не откажет он нам в своей помощи! — лежал на смертном одре, он сказал: «Я выбрал самое легкое, потому что люди постоянно нуждаются в утешении. Но удалось ли мне хоть на миг развеять Божью печаль? Вот что я хотел бы знать».
— Вы все поняли, Рубин? — спросил Скарбек.
— Нет, я не слушал. Я думаю о Бёле.
Слева на луговину вырулили два грузовика. Через двести метров они остановились. Люди спрыгнули на землю и стали искать с карманными фонариками следы на снегу. Они с легкостью нашли их, особенно много их было на опушке букового леса. Украинцы-полицаи, девятнадцать человек, шли по следу. Углубившись в лес, они стали держаться плотной кучкой за старшим, потому что он единственный не погасил фонарика.
Бёле сидел в одной из машин рядом с водителем. С ним было только четырнадцать человек из его команды, семнадцать других — эсэсовцев — он отправил в третьей машине назад. Это ж просто смешно, из-за каких-то нескольких евреев поднимать столько шуму.
Не из трусости остался он сидеть в машине, а украинцев послал в лес — его понятия о чести не позволяли ему самому идти искать беглецов. Уже давно, еще с весны 1940 года, когда он прибыл с оперативной группой войск на восток, в нем с каждым днем крепло понимание того, что даже одного лишь намека на приказ было совершенно достаточно, чтобы сделать евреев послушными. И то, что двадцать восемь волынцев осуществили подобный акт непослушания и вместо марша в город сбежали, он все еще никак не мог взять в толк. Если бы он пошел искать их, то тем самым признал бы, что подобное происшествие не является чем-то из ряда вон выходящим. Нет, пусть украинцы выгонят их, как овец, на поляну и прикажут им опуститься на колени в снег, а потом пусть позабавятся и прикончат пяток-другой на месте, а остальные пусть ползут на коленях до следующей деревни, чтобы
Третья машина была, по-видимому, уже в Волыни, а Хеннинг наверняка тем временем закрыл дело Мушиньской. На обратном пути они найдут ее труп, где-нибудь около реки, а завтра возьмут нескольких поляков по подозрению в убийстве из-за угла и отправят их в город. Этот надменный польский граф будет среди них.
— Они наверняка уже добрались до ущелья, — сказал водитель. Он был одним из людей Кучеры. — Если бы речь шла не о евреях, я бы сказал, что это безумие отправляться туда ночью. Перестрелка в лесу даже и днем малоприятное занятие.
— Ну, в общем, да, — ответил Бёле, — если дойдет до этого, у них всего один револьвер, да и из того, возможно, никто не умеет стрелять. Ну, а если уж те и прикончат одного украинца, то мы как-нибудь переживем, а? С другой стороны, вы ведь слышали — приказ гласит: завтра утром до девяти часов я должен доставить весь этот сброд в город.
— Конечно, я и говорю, никакой опасности тут нет, но чисто технически это не совсем правильно. Может, машины развернуть и направить фары на лес? Евреям так и так уже ясно, что их бегству пришел конец и что мы схватим их за шиворот.
— Мы так и сделаем через десять минут, чтобы осветить им дорогу сюда.
— Шеф, собственно, рассчитывает, что получит большинство из них живыми. Он хочет прикончить их на Рыночной площади, в центре города, ради арийской части населения. Нельзя упускать такую возможность морального воздействия. Я упоминаю об этом только потому, что вам, вероятно, следовало бы внушить этим украинским бандитам, что на сей раз они лишены возможности налево и направо разделываться с евреями.
— Конечно, конечно! — успокоил его Бёле. Но все же стал опасаться, как бы полицаи не прикончили там больше, чем нужно, а то для морального воздействия Кучеры никого не останется.
— На сей раз без глупостей! Подойдите сюда ближе и слушайте внимательно, — сказал Линчук, старший среди полицаев. Он говорил шепотом, хотя немцы позади них, на луговине, никак не могли его услышать. — Не надо убивать сразу и не надо орать, нужно быть ласковыми с ними. Каждому из них вы скажете, что дадите ему убежать, как только он покажет вам, где зарыл свои вещи, и снова откопает их для вас. А потом, когда вы абсолютно будете уверены, что у него ничего больше нет, можете его прикончить. Вечно немцы подбрасывают нам обглоданные кости — Поройтесь, мол, там, может, чего осталось. Но на сей раз мы хозяева! Вы меня все поняли?
Вслед за лучом фонарика он переводил свои юркие глазки с одного лица на другое. Люди кивали — да, да, на сей раз они хозяева.
Перед выходом каждый из них прихватил по восемь сигарет и по пол-литра шнапса. Они уже выпили его, он помогал от холода, да и от страха перед немцами. На сей раз все будет по справедливости, чужаки получат обглоданные кости.
Наконец они дошли до ущелья. Следы были видны четко, а евреев нигде не было. Не беда, далеко они не могли уйти. Однако же путь что-то очень длинный, а ущелье становится все уже и глубже. Они дошли до места, где ущелье резко поворачивало. Когда примерно половина из них во главе со старшим исчезла за поворотом, на деревьях по краям ущелья вдруг вспыхнули яркие огни. Полицаи подняли руки, защищая глаза, — то, что происходило тут, было похоже на дьявольское наваждение. Огонь шел со всех сторон — с деревьев и даже из глубины ущелья. Те, кто успел уже повернуть, начали теснить назад, а остальные, наоборот, напирали на них сзади. Так они сбились в одну кучу из мертвых и раненых, лежавших друг на друге грудой изуродованных тел.