Как сломать себе жизнь
Шрифт:
– Папа! – перебиваю его я.
Он опускает свою уилсоновскую ракетку, ладонями вытирает со лба пот и берет трубку:
– Доктор Марнелл слушает. – Вторая пара игроков терпеливо ждет на своей половине корта. – Давайте ему по столько-то миллиграммов зипрексы каждые четыре часа.
И я несу трубку обратно в дом.
– Пять-ноль, – произносит кто-то у меня за спиной. А потом снова шмякает по теннисному мячу. Шмяк. Шмяк. Шмяк.
Когда папа орал на маму на корте, она примерно на четыре часа в день превращалась в плаксу. А затем вновь становилась ледышкой.
Ах, эти дисфункциональные семьи. Если вы из такой семьи, ничего объяснять не надо. Если нет, извольте:
Каждый из нас играл свою роль, но я этого не понимала и винила во всем папу. Он жутко славный, вот только с Б-А-А-А-ЛЬШИМ прибабахом. Было совершенно неизвестно, когда он взорвется, хотя во время «ужина в кругу семьи» такая фигня случалась с завидной регулярностью. Каждый божий день семейные ужины у нас начинались ровно в восемь вечера в столовой. Без вариантов. И большей частью заканчивались катастрофой.
– ЕСЛИ БЛЕВАНЕШЬ, ЗАСТАВЛЮ СЪЕСТЬ! – однажды взорвался отец, когда я с рыданиями, не жуя, глотала куски рыбы со своей тарелки. В семь лет я была крайне привередлива в еде. – ЧЕРТ ПОБЕРИ!
– Фу! – стонала я, давясь.
– ЕШЬ! – ревел отец.
«Никто не заставит тебя чувствовать то, чего ты не хочешь чувствовать», – однажды сказала мне мать. Какое заблуждение!
Папа никогда не применял физическую силу, но и без этого был страшен в гневе. И сегодня я сразу умолкаю, когда кто-то начинает орать.
– Девочки! – завопила мама однажды вечером. Мы только что сели за стол, перед нами стояли тарелки с филе миньон и брокколи, когда папа вскочил со своего места. – ЗВОНИТЕ В ПОЛИЦИЮ!
Мы с сестрой, бросив маленького братишку за столом, понеслись через весь наш огромный дом в спальню родителей и заперли дверь. Сестра набрала 911.
– Мама только что велела позвонить вам! – рявкнула Эмили оператору. – Мы живем на Качина-лейн, 7800.
Закончив объясняться с копами, мы снова пронеслись через весь дом, чтобы посмотреть, что случилось. Папа ураганил. Входная дверь распахнулась, но ему было наплевать. Вот тут я и сообразила, что дело плохо.
– ВСЁ! – бушевал папа. – УХОЖУ! – Он свистом подозвал собаку.
– Он забирает Бена! – захныкала я.
– Шш! – шикнула Эмили. Папа сел в машину и уехал.
Мама едва пустила в дом копов, когда они позвонили в дверь.
– Это недоразумение, – объявила она. – Все в порядке.
Следующим вечером папа вернулся к семейному ужину, так что, надо полагать, все действительно было в порядке.
– Не говори плохо о своем отце, – вздохнула мама в один из моих нечастых визитов. Она сидела у себя в спальне и смотрела сериал «Закон Лос-Анджелеса». – Не помассируешь мне локоть?
Старая теннисная травма.
Когда над семейным горизонтом сгущались тучи, у меня в запасе имелось два убежища. Первый – у Мими. Она жила совсем рядом с нашим стеклянным домом, в коттедже для гостей. Когда возникали проблемы, я первым делом бежала туда. Бабушка происходила из старинной виргинской семьи, и в нее был влюблен собственный кузен по имени Беверли. Она говорила с заметным южным акцентом и звала меня «сладенькая» и «дорогуша».
У нее в гостиной было полно орхидей, миниатюрных серебряных ложечек, крохотных кофейных чашечек с блюдцами, павлиньих перьев, перламутровых театральных биноклей и раковин «завиток Юноны». Можно было взять охотничий рог ее прадедушки и ПОДУТЬ в него! Все эти удивительные вещи просто валялись вокруг. В углу стоял блестящий черный детский рояль «Стейнвей». Бабушка играла на нем и в старомодной манере пела старинную песню про лиса, вышедшего в морозную ночь и просившего луну посветить ему. Я подхватывала.
Свою бижутерию Мими хранила под кроватью в пластиковых формочках для льда. Вместо сережек она носила длинные висячие клипсы, так что я могла щеголять в них даже в пятилетием возрасте. Содержимое ее шкафа было еще интереснее: накладные косы, тюрбаны, шикарные резные трости ручной работы, шелковые кимоно и настоящие норковые шкурки с блестящими стеклянными глазами, которые можно было перекидывать через плечо, играя в Круэллу Марнелл.
На восходе Мими отвозила меня в Потомак, чтобы посмотреть на лошадей в клубе Avenel Farm. Иногда мы кормили их морковкой. Затем пора было возвращаться домой. Мими никогда не ужинала вместе с нами в стеклянной столовой. Папа этого не любил.
Другим убежищем служила моя комната. Она находилась в полуподвальном этаже, далеко и от родительской спальни, и от комнат брата и сестры. Рядом была комната няни, так что я не оставалась совсем уж одна. И все же, когда мы переехали на Качина-лейн (мне было четыре года), я поначалу боялась здесь ночевать, но для меня не нашлось спальни наверху, рядом с остальными.
«Ты самая храбрая из нас», – сказала мне мама. Верно подмечено.
В нашем огромном полуподвале было страшно сыро. Хляби небесные! Трубы в прачечной могло прорвать посреди ночи, и с потолка низвергалась вода; однажды папа вытащил меня из постели в час ночи и заставил держать ведро. Виноват в этом, по-видимому, был ученик Фрэнка Ллойда Райта. В коридоре пахло плесенью, ковер всегда был влажный и скользкий, у меня вечно промокали носки. По пути в спальню приходилось перепрыгивать через лужи. А еще внизу было полно насекомых: маленьких букашек с клешнями (мы с сестрой называли их уховертками) и пауков-долгоножек, которые начинали ползать по одеялу, стоило только удобно устроиться под ним с книжкой. В конце концов мне купили двухъярусную кровать, и я стала спать наверху.
Но знаете, что самое прикольное? С возрастом мне все больше нравилось жить в этом отвратительном полуподвале. Тут было мое собственное царство! Меня никто не контролировал. Папа приходил пожелать мне спокойной ночи и выключал свет, но через десять минут я снова включала его и сколько душе угодно читала «Школу в Ласковой долине» Фрэнсин Паскаль. В пятом классе я – впервые в жизни! – всю ночь до зари смотрела в игровой комнате подростковый ситком «Спасенные звонком» по Ти-би-эс. А потом в воскресенье проспала до часу дня, и никто даже не заметил! Это был самый безумный из моих поступков. Я месяцами ходила вшивая, не признаваясь маме; вшей я вычесывала у себя в полуподвале. Потом вычесала всех блох у Бенни-Мишки (не знаю, где он их подцепил, но их было нереально много). Я даже зубы не чистила! И не принимала ванну, и не причесывалась. Я тайком проносила к себе вниз фастфуд и ела в постели; я развела у себя в комнате настоящее болото, но никому не было до этого дела. Обо мне никто не беспокоился. Серьезно, я могла бы безнаказанно совершить тут убийство! И никто бы даже не узнал.