Как стать богом
Шрифт:
Вот, из автомобиля уже вытаскивают и укладывают на одеяла недвижных людей. Все они без сознания. Все пятеро. Кровь на разбитых лицах и затылках, неестественно торчащие — вывернутые и переломанные конечности. Пополам сломанная тросточка-указка Эраста Бонифатьевича. Голем-Кешик, кажется, свернул себе шею и вряд ли выживет. Не беда… он платить всё равно бы не стал.
СЮЖЕТ 3/6
— Что это у нас происходит?! — слышит Вадим сзади себя встревоженный голос Командора и фырканье нашей экспедиционной лошади.
О-о-о, уже приехал?!
Кровь отливает от головы. Красная пелена с глаз и дренажная труба из рук куда-то
— Да, это… питерские… туристы… заблудились. Колесом край дороги зацепили, а он осыпался. Немудрено… сколько уж лет не ремонтировали.
— Я поеду… помогу местным, — тихо говорит Командор, трогая лошадь за поводья и явно намереваясь повторить путь Магомета вниз, прямо по насыпи. Он всё понял.
— Помоги, конечно…. У толстого в кармане белый пакет с деньгами. В нём 5 тысяч баксов. Забери. Ему уже не нужны. Поделим. Мы их честно заработали…
И это крайнее, что говорит Вадим, буквально, сражённый на месте внезапно пришедшей свинцовой усталостью. И ещё, он видит удивлённые глаза Командора, каждый по маленькому чайному блюдцу…
Спать!
* * *
Ведро с нарзаном
Jeep Grand Cherokee в пропасти
Лирическое отступление №1. «Дед Вадима Христофорова»
Семён Иванович Шейков, «Сима», 1915 г.р. Настоящий герой, вся грудь в орденах и медалях! Артиллерист, зенитчик, защищал ленинградское небо в Пулково. С двумя тяжелейшими контузиями, но выжил. И он как-то под рюмку рассказал Вадиму вот такую историю про жизнь и смерть на войне. Историю, которую вряд ли когда-нибудь опубликуют:
В сентябре 41-го его, 26-летнего лейтенанта и молодого коммуниста, послали с секретным пакетом из его зенитной части в Пулково в Главный штаб, что на Дворцовой площади. Ещё ходили трамваи…
И, вот, приехал ранним утром Сима на том трамвае на Невский проспект. Народу — тьма. Хотя фрицы уже и Бадаевские склады разбомбили, да и так постреливали, но кабаки ещё работали. Ну и зашёл Сима в какой-то подвальчик, время-то есть. Взял сто граммов водочки, то-сё… А там девушка симпатичная, одна сидит.
Дед
— Давай, — говорит, — солдатик, за Победу!
Ну и дали они с ней! Чего уж там она ему подлила… В общем, очнулся вечером лейтенант Шейков в какой-то грязной ленинградской подворотне. Без сапог, без пистолета, без документов и без… секретного пакета из части.
Босиком пришел Сима на Дворцовую. Не мог иначе — коммунист же… Умирать пришёл, ясное дело, виноват, а время военное. Его сразу в конвойную, мол, сиди и жди расстрела. А по тем временам стреляли ещё не сразу, проводили что-то вродедознания, и бумаги оформляли. Пришёл дознаватель, пожилой майор, пишет бумагу:
— Фамилия? Имя? Отчество? Где родился?
Хоп!
— Так ты что, Ивана Шейкова сын?! — кричит, — Да мы же с твоим батей всю Гражданскую прошли, я же дядя Николай! Он же тебе про меня рассказывать должен был?!
— Рассказывал, товарищ майор, много рассказывал, — блеет Сима, — и как вы потом учительствовали вместе в Псковском уезде…
— Да как же ты так, Семён?!
И короче… Отмазал этот дядя Коля деда, другие сапоги дал, бумагу какую-то с печатью и пинком в часть, дальше воевать. Судьба!
Тот дядя Коля умер в 70-х, и вся семья Вадима с тех пор ухаживает за его могилкой, молится за него, он деда спас и стал всем как родной. И Сима молился Богу, причём, всю жизнь. Вадим его спросил, мол, как так, офицер, коммунист… А дед на него посмотрел как на недоумка и сказал:
— А в окопах атеистов не было!
После войны Сима, пока мог ходить, работал военруком в соседней школе и дожил до 79 лет. Когда его отпели, морщины разгладились, и все увидели в гробу того самого молодого лейтенанта… А выносили гроб из Храма, звонарь дал в колокола и стая голубей сорвалась с высокой колокольни в голубое небо. Свечкой!
Салют тебе, герой-артиллерист, спи спокойно!
Сцена 4. Юрий Георгиевич Костомаров
…
СЮЖЕТ 4/1
Декабрь. Второй понедельник. Санкт-Петербург
Ночью, вдруг, в городе разражается оттепель — всё течёт, капает, стучит по железным карнизам. С внезапным грохотом обрушиваются подтаявшие ледяные пробки, проваливаются в многоэтажные жестяные колодцы водосточных труб.
Всю ночь он ворочается, просыпается и снова с трудом засыпает, слушает сквозь тяжелую дрему, как Жанка торопливо и неразборчиво говорит кому-то нечто совсем вроде бы несвязное, но, при этом, как ни странно, очень искреннее и беспримесно чистое — точно ручеек журчит среди зелени. В результате выспаться не получается: он поднимается в чертову рань, еще семи нет, с больной головой и злой как собака.
А день, между прочим, предстоит тяжелый: три контакта, причем все время с разными объектами и, при этом, один контакт, вообще, наружный.