Как стать оруженосцем
Шрифт:
– Ты, наверное, думаешь, что я доволен своей жизнью?
– неожиданно спросил он, оторвавшись от еды.
– Что для такого старика, как я, нет ничего лучше спокойной, размеренной жизни, в которой нет места подвигам? Поверь мне, это не так. Если б ты знал, как тоскую я по тем, давно ушедшим временам, когда мы дни и ночи проводили в седле, натирая вот такие мозоли (он, насколько мог, развел руки в стороны), несмотря на то, что наша кожа, - да какая там кожа, шкура!
– давным-давно загрубела под ветром, дождями и палящим солнцем? Когда от нашего боевого клича в пустыне начиналась песчаная буря, а пальмы пригибались к земле, осыпая плоды, так что мы всегда имели свежие фрукты? Когда восточные красавицы выстраивались в очередь, и каждая мечтала, что именно ее изберет своей дамой сердца доблестный рыцарь или его еще более доблестный оруженосец? Когда короли наперебой старались увлечь нас под свои знамена, предлагая за верную службу все мыслимые и немыслимые сокровища? Но разве можно себе представить, какой жизнью мы жили некогда, глядя на меня теперешнего?.. Даже лекарь, случившийся тут как-то раз и устроивший нам диспансеризацию, предписал нам полный запрет на мясо
Старый оруженосец прервался, чтобы сменить пустой кувшин на полный.
– А почему вы не стали рыцарем?
– спросил Владимир.
– О, это трудный вопрос. Конечно, пока я был молод и горяч, подобно тебе, я ни о чем другом не мог и мечтать. Золотые шпоры грезились мне даже на жареной курице, не говоря уже о снах. Но потом... Потом я рассудил: чего ищет рыцарь? И сам себе ответил: славы. Иначе зачем бы вполне достаточные изнуряли себя и терпели лишения, покидая свои благополучные замки? Понятно, что если ты младший в роду, или жизнь твоя исполнена несчастий, то почему бы ей не рисковать? Но ведь моя-то жизнь была вполне счастливой. Зачем ставить ее под удар меча или копья соперника, заведомо лучше тебя владеющего оружием? А если оружием лучше владеешь ты, то в чем тогда твоя слава? В том, чтобы победить слабейшего?..
Мы часто оставляли замок ради военных забав и турниров. Я многое видел, в том числе и то, что люди, совершенно незнатные, обретают известность и, возможно, память о них сохранится в веках. Конечно же, я имею в виду тех, кто пером или музыкальным инструментов владеет иногда даже получше, чем иной рыцарь оружием. Что касается музыки, то если про кого верно говорят: ему медведь на ухо наступил, про меня такого сказать не мог никто; ибо во всем свете не сыщется стольких медведей, чтобы их хватило для соответствия моим дарованиям. Но вот перо... О, я нашел, что пером владею в совершенстве! Вот, послушай.
И он загудел, как в самовар, то повышая, то понижая голос:
Я на коня себя сажаю,
Из ножен меч я вынимаю,
Щитом надежно прикрываю
Трепещущую плоть свою...
Мечом врага я сильно бью!
Увы, но я не попадаю,
С коня на землю упадаю,
И, кажется, что умираю...
Но вовсе я не умираю,
Внезапно все же оживаю,
С земли себя я поднимаю,
Готовый биться с двадцатью!
А может, даже с тридцатью...
Владимир тяжело вздохнул. Ему на мгновение показалось, что нечто подобное он уже слышал. И не один раз. Может быть, не слова, но вот манера... Кто-то из знаменитых читал свои произведения на экране телевизора именно таким образом. Рифма "двадцатью" - "тридцатью" также навеяла бессмерные: "ботинки" - "полуботинки", "пальто - демисезонное пальто", "пять рублей - двадцать пять рублей"...
Однако старик-оруженосец воспринял это по-своему.
– Понимаю, - он хотел добродушно махнуть рукой, но поскольку в ней содержался все еще полный кувшин, был вынужден сначала опорожнить его, затем уже махнуть, после чего придвинуть очередное блюдо.
– Не каждому дано. Талант - его ведь ни мечом, ни копьем... Но ты не огорчайся. Может быть, у тебя тоже есть какие-нибудь способности... Я ведь поначалу тоже хотел во всем превзойти своего учителя. Но теперь говорю: какое счастье, что я у него ничему не научился! Нет, не то, чтобы совсем ничему... Его благородство, его самоотвержение... Они могут служить примером для подражания. Как сейчас помню... Во время одной из жарких битв, когда у его боевого товарища сломались копье и меч, он, не мешкая ни мгновения и не задумываясь о себе, отдал ему свои, а сам был вынужден присоединиться ко мне и наблюдать за битвой со стороны. Я тогда диктовал свои записи на холме, в полутора милях от места сражения, и прекрасно все видел. Конечно, ему было тяжело, но разве мог он поступить иначе?
Или, вот, другой случай. Однажды, когда мы возвращались домой морем, на галере, и находились уже в виду берега, разразилась страшная буря. Волны превышали высотой стены нашего замка, молнии пронзали воду вблизи нашего корабля, ветер выл и стонал на все лады. Сгустилась тьма, и мы все были объяты ужасом, не говоря уже о морской болезни. Понимая, что спасти нас может только чудо и предусмотрительность, каждый из нас привязался к чему-нибудь, что могло бы удержать его на плаву. Тем, кто сидел на веслах, оказались в привилегированном положении, поскольку воспользовались старым морским законом: одно весло - в одни руки. Капитан, будучи главным, срубил себе мачту. Остальные организованно вырывали друг у друга все, что могло помочь им спастись... Ты знаешь, я так и не научился плавать. В раннем детстве родители взяли с меня слово, что я ни за что не полезу в воду, не научившись плавать, - так разве можно было его нарушить? Силой я похвастаться также не мог, а потому обреченно смотрел, как другие устроили турнир из-за бочек и скамей. Нас несло на подводные камни, корабль вот-вот должен был разлететься вдребезги, когда мой хозяин, обнаружив меня в столь бедственном положении, отдал мне то, что ему удалось отбить - мешок с шерстью. "По крайней мере, удар о камень будет тебе не страшен", - заверил он меня. Надежно прикрепив нас с мешком друг к другу, видя, что времени до начала катастрофы уже не осталось, он привязался к первому предмету, который попался ему под руку. Уже на берегу, куда нас выкинуло волнами, выяснилось, что этим предметом был якорь...
– Когда же вы обнаружили в себе талант к сочинительству?
– спросил Владимир.
– Это был знак судьбы. В одном из походов мне, в качестве военного трофея, досталось несколько золотых чернильниц. То есть, я выиграл их в кости, но сути это не меняет. Чтобы их не украли другие оруженосцы, - в походе всякое может случиться, - я все время держал их при себе, за пазухой, рядом с камнем, который мне проиграли за драгоценный. И вот, во время осады, когда я нес к стенам лестницу, вражеская стрела угодила мне в грудь. Не будь у меня чернильницы, ставшей препятствием между смертоносным острием и храбрым сердцем, мне бы, конечно, несдобровать... Тем более, что она пробила не только ее, но и два блюда прекрасной работы, которые мне потом пришлось уступить за полцены. Хорошенько обдумав случившееся, я пришел к выводу, что сама судьба указала мне на то, что меня спасет и прославит. Сказать об этом своему хозяину я не мог, - потому что, по несчастливой случайности, два из четырех пробитых стрелой блюд принадлежали ему, - однако с той поры решил больше времени уделять прославлению подвигов хозяина, за недостатком собственных. Военные упражнения я тоже не совсем оставил, но ясно сознавал, что на этом поприще мне делать нечего. О, если бы ты знал, сколько раз мне приходилось слышать по собственному поводу: "Отчего он проиграл поединок? Ведь противник был слабее его?
– Да он просто неумеха!" Никому было невдомек, что причиной моих частых поражений было внезапно пришедшее вдохновение. А то, что я старался удалиться как можно быстрее, было вовсе не трусостью, а стремлением записать и сохранить для потомков нагрянувшие в голову бессмертные строки...
Его рассказ был прерван Рамусом, оторвавшим голову от листа салата, а затем сделавшему попытку подняться самому. Это удалось ему только отчасти, поскольку он тут же грохнулся возле сэра Ланселота.
– Припадаю к ногам вашей милости...
– донеслось из-под стола, затем оттуда же донесся могучий храп. А Владимир подумал, что и ему сегодня вряд ли удастся заполучить хоть какое-нибудь ложе.
– Но ты, может быть, решил, что на мою долю выпадали только поражения?
– совершенно неожиданно загремел старик-оруженосец.
– Сколько раз я проявлял чудеса храбрости и выручал своего господина из беды! Однажды, когда мы отбились от нашего отряда, на нас с тылу напало сразу пять вражеских рыцарей. Мой хозяин не мог вступить с ними в схватку, поскольку они напали неожиданно, а его оружие и доспехи вез я. И что ты думаешь? Я набросился на врагов, подобно водопаду. Они и глазом моргнуть не успели, как четверо уже лежали на земле поверженными! Прошло еще несколько мгновений - и к ним присоединились еще четверо. Остальные бежали, видя, что я не намерен останавливаться на достигнутом... Сбитые же наземь пришли в такое восхищение моим мастерством, что наперебой принялись приглашать нас перейти на сторону ихнего господина, халифа, - сулили дворцы, невольников, груды золота и серебра, гаремы с прекрасными пэри... И почему я только не согласился?
– неожиданно всхлипнул он, однако тут же спохватился.
– Только потому, что жизнь во дворце подобна жизни в золотой клетке; на свежем же воздухе, на свободе, ты подобен птице!.. Посмотри на них: они мокнут под дождем, их засыпает снегом, они постоянно ищут себе пропитания...
– Поняв, что опять говорит не то, старик-оруженосец припал к спасительному кувшину.
– Даже короли, - продолжил он, очевидно потеряв мысль, - становятся игрушками судьбы, и их изначально высокое положение не может служить им гарантией, что они всю жизнь будут его занимать и пользоваться благами, им доставляемым. Моя память сохранила историю о том, как один король оставил в наследство двум своим сыновьям свое королевство, честно разделив его между ними в пропорции треть к двум третям. Сделал он это с очевидным умыслом, поскольку сын, которому досталась треть, обладал безудержной отвагой и непоседливым характером, а потому вскоре должен был значительно расширить свои владения, в том числе и за счет брата. Так, собственно, и произошло. Вскоре владения брата значительно сократились, равно как и владения всех соседних королей, а также прилежащих мавров. При всем при том, ввиду частых походов и неизбежного благородства, казна была пуста, а среди рыцарей возник ропот, поскольку они также сильно поиздержались и не могли компенсировать свои издержки военной добычей, ибо она попросту отсутствовала, ввиду вышеупомянутого благородства. Иными словами, король попросту присоединял захваченные земли к своим, оставляя их прежним владельцам и не разрешая их грабить. В конце концов, рыцарям такая война надоела, и они, прямо на поле предстоящего боя, предали своего владыку за кругленькую сумму, предложенную королем-неприятелем. Преданный король обнаружил измену рано поутру, когда, выйдя к своему войску, для того, чтобы отдать приказ к построению, обнаружил его выстроившимся в линию на получение денег. Бросив презрительный взгляд на предателей, король, с гордо поднятой головой, отправился к королю-победителю, но в лагере неприятеля, пользуясь случаем, также выдавали жалование, а потому на него никто не обращал внимания. Он был вынужден вернуться обратно, и не придумал ничего лучше, как влезть среди своих рыцарей без очереди на получение денег за предательство самого себя. В результате, кому-то не хватило, возникло безобразное разбирательство, и несчастного короля в конце концов отыскали и бросили в темницу...
– Но все кончилось не так плохо, как ты, наверное, себе представил, - провозгласил старик-оруженосец, выдержав мхатовскую паузу.
– Несмотря на то, что пленник насолил многим, и эти многие жаждали его крови, жажда наживы оказалась сильнее. Король, взявший его в плен, вместо того, чтобы казнить, выставил его на аукцион и загнал за приличную сумму. Купивший поступил точно так же, в результате, проданный несколько раз, он оказался у султана, или как его там, который, из человеколюбия, предложил ему должность садовника в своем прекрасном саду. Говорят, он вывел несколько новых сортов роз, причем все, - небывалого желтого цвета, - и доход от их продажи в несколько раз превысил сумму, затраченную султаном на его покупку. Султан дал ему вольную, предлагал завоевать для него любое царство мира по выбору, но он так и остался верен своему саду и розам...