Как умерла Рябушинская
Шрифт:
– Она ловко прячется. Временами я ничего не могу поделать. Иногда она говорит сама по себе, и я тут совершенно не при чем. Часто она говорит мне, что я должен делать, и я слушаюсь ее. Она следит за мной, выговаривает мне; она честна, когда я нечестен, добра, когда я зол, а это бывает со всеми нами, грешными. Она живет своей, отдельной жизнью. В моем мозгу она построила стену и живет за нею, игнорирует меня, если я пытаюсь обернуть ее слова чепухой, и помогает, если я все правильно делаю и говорю. – Фабиан вздохнул. – Как хотите, а Риа должна остаться с нами. Было бы нехорошо отправлять ее в ящик, очень нехорошо.
Помолчав с минуту, лейтенант Кроувич принял решение.
– Ладно. Пусть остается. Попытаюсь, с божьей помощью, закончить раньше, чем устану от ваших трюков.
Кроувич развернул сигару, зажег ее, затянулся.
– Итак, мистер Дуглас, вы не узнаете убитого?
– Есть в нем что-то смутно знакомое. Может, он из актеров.
Кроувич чертыхнулся.
– А если без вранья? Взгляните на его башмаки, взгляните на одежду. Он явно нуждался в деньгах и явился сюда просить, вымогать или украсть что-то. Кстати, позвольте вас спросить, Дуглас, миссис Фабиан – ваша любовница?
– Кто дал вам право!.. – крикнула миссис Фабиан.
Кроувич не дал ей продолжить:
– Вы сидите рядом, бок о бок. Я еще не совсем ослеп. Когда пресс-агент сидит там, где должен сидеть муж, утешая жену, что, по-вашему, это означает? Я видел, как вы смотрели на ящик, как у вас перехватило дыхание, когда она появилась на свет. И как вы сжали кулаки, когда заговорила она. Черт побери, вас же насквозь видно.
– Если вы хоть на минутку подумали, что я ревную к куску дерева…
– А разве нет?
– Конечно же, нет!
– Ты вовсе не обязана что-либо рассказывать, Элис, – заметил Фабиан.
– Пусть говорит!
Теперь все смотрели на маленькую фигурку. Та безмолвствовала. Даже Фабиан глядел на нее так, будто она его укусила.
Наконец Элис Фабиан заговорила.
– Я вышла замуж за Джона семь лет назад. Он говорил, что любит меня, а я любила и его; и Рябушинскую. Сначала, во всяком случае. Но потом я стала замечать, что большую часть времени и внимания он отдает кукле, а я, обреченная ждать его ночи напролет, становлюсь лишь тенью.
На ее гардероб он тратил по пятьдесят тысяч долларов в год, потом купил за сто тысяч кукольный домик – вся мебель в нем была из золота, серебра и платины. Каждую ночь, укладывая ее в маленькую постель, он разговаривал с нею. Поначалу я принимала все это за тонкую шутку и даже умилялась. Но наконец до меня дошло, что я нужна ему лишь как ассистент в этой игре и почти возненавидела – не куклу, конечно, она-то ничего не знала, а Джона – ведь это была его игра. В конце концов, это он управлял куклой, это его ум и природное дарование воплощались в деревянном тельце.
А потом – какая глупость! – я и в самом деле начала ревновать его. Чем еще я могла отплатить ему? А он с еще большим рвением совершенствовал искусство. Это было и глупо и странно. Тогда мне стало ясно – что-то подстегивает его, вроде как у пьяниц – сидит внутри ненасытный зверь и понуждает напиваться.
Так я и металась между гневом и жалостью, между ревностью и сочувствием. Временами моя злость совсем угасала, и уж конечно я никогда не питала ненависти к той Риа, что жила у него в сознании – ведь это была его лучшая часть, добрая, честная и даже очаровательная. Она была тем, чем он сам никогда не пытался стать.
Элис Фабиан умолкла, и в подвале снова наступила тишина.
– Теперь расскажите о мистере Дугласе, – послышался шепот.
Миссис Фабиан даже не взглянула на куклу.
– Прошло несколько лет, и я, не дождавшись от Джона ни любви, ни понимания, естественно, обратилась к… мистеру Дугласу, – с усилием закончила она.
Кроувич кивнул.
– Все становится на свои места. Мистер Окхэм был очень беден, находился в отчаянном положении и пришел сюда, потому что знал о ваших отношениях с мистером Дугласом. Возможно, он угрожал рассказать об этом мистеру Фабиану, если вы не откупитесь от него. Вот вам веская причина от него избавиться.
– Глупее не придумаешь, – утомленно проговорила Элис Фабиан. – Я его не убивала.
– Мистер Дуглас мог сделать это втайне от вас.
– А зачем убивать? – спросил Дуглас. – Джон и так все знал.
– Конечно, знал, – смеясь, подтвердил Джон Фабиан.
Посмеявшись, он надел белоснежную куклу на руку: ее рот открылся и закрылся снова. Он пытался заставить ее рассмеяться вслед за собой, но с ее губ не слетело ни звука, только неслышимый шепот. Фабиан уставился на маленькое лицо, пот выступил на его висках.
На другой день лейтенант Кроувич пробрался через темные закоулки кулис, поднялся, стараясь не поломать ноги, по железной лестнице, где каждую ступеньку надо было искать ощупью, и вышел к актерским уборным. Он постучал в одну из тонких дверей.
– Войдите, – словно издалека донесся голос Фабиана.
Кроувич вошел, притворил дверь и остановился, глядя на приникшего к зеркалу человека.
– Я хочу вам показать кое-что, – сказал детектив.
Со спокойным лицом он открыл папку из манильской соломки, достал глянцевую фотографию и положил на гримерный столик.
Джон Фабиан поднял брови, глянул искоса на Кроувича и откинулся на спинку стула. Взявшись за переносицу, он стал осторожно, как при головной боли, массировать ее. Кроувич взял фотографию, перевернул и начал читать сведения, отпечатанные на обороте.
– Имя – мисс Иляна Рямонова. Вес – сто фунтов. Глаза синие. Волосы черные. Лицо овальной формы. Родилась в Нью-Йорке в 1914 году. Исчезла в 1934 году. Подвержена приступам амнезии. По происхождению – русская. И так далее, и так далее.
Губы Фабиана дернулись.