Как в индийском кино
Шрифт:
– Неужели ненависть перешла на вас? – недоверчиво спросила я.
– Да! Как ни дико это прозвучит, – подтвердила Алла. – Если я в чем-то ошибалась, она тут же говорила, что я такая же бестолочь, как мой отец. Если же я в чем-то преуспевала, она этого не замечала, а мне так хотелось, чтобы она меня похвалила. Я научилась шить, вышивать, вязать, готовить, я училась лучше всех в классе… И никогда! Никогда ни одного доброго слова! – с горечью сказала она. – Я была в классе восьмом или девятом, когда она мне в очередной раз сказала, что я вся пошла в отца, и я не выдержала! Я ей сказала, что не виновата в этом, потому что такого отца выбрала мне она, значит, она и виновата.
– И совершенно
– Да, справедливо, – согласилась Алла. – Но только с тех пор она разговаривала со мной исключительно по необходимости, а все остальное время просто не замечала. Я с самого детства участвовала в художественной самодеятельности, ну детский сад не в счет, а вот в школе без меня ни один смотр не обходился. Меня так и звали: Алла-артистка. Естественно, я мечтала стать актрисой. Еще в школе нас возили на межобластной смотр художественной самодеятельности в Тарасов, и мне очень понравился этот город. Теперь-то я знаю, что есть города и лучше, и больше, и богаче, но тогда по сравнению с Мичуринском он показался мне прекрасным.
Тут закипел чайник, и она отвлеклась, налила кипяток в бокалы, бросила туда пакетики, да так и замерла, глядя в стену.
– Алла Викторовна, – тихонько позвала я ее, и она вздрогнула.
– Да-да, – словно очнувшись ото сна, пробормотала она, принесла мне чай и вернулась к столу, забыв о своем. – Мать у меня на заводе работает – есть у нас там такое градообразующее предприятие, – немного помолчав, объяснила она. – И подразумевалось, что я тоже туда пойду, а я не хотела. Я хотела другой жизни – в большом городе, а не в нашем захолустье. А еще я знала, что мать не даст мне ни копейки, если я захочу уехать. Значит, мне нужно заработать деньги самой. Я разносила почту, телеграммы и рекламные листовки, клеила афиши, мыла лестницы, занималась репетиторством и копила, копила, копила. Когда я закончила школу, то сказала матери, что поеду в Тарасов поступать в театральное, а она мне на это ответила, что, если я уеду, то она меня больше на порог не пустит, и я вообще могу забыть, что у меня есть мать.
– Но вы уехали? – спросила я, хотя это и так было очевидно.
– Да, я собрала свои вещи, включая и зимние, потому что знала, что она свою угрозу выполнит, и уехала, – медленно, словно в забытьи, сказала Алла.
– И вы не поступили, иначе не работали бы в банке, – поняла я.
– Да, я не поступила, – подтвердила она. – Мне экзаменаторша сказала, что внешность внешностью, но еще и талант нужно иметь. Короче, осталась я в Тарасове без связей, друзей и крыши над головой, хорошо, хоть денег немного оставалось. Я хотела с комендантшей общежития договориться, чтобы пожить там, пока занятия еще не начались, но меня Вера отговорила.
– А это кто? – поинтересовалась я.
– Вера? – переспросила Алла. – Она тогда уже в третий раз поступала и сказала, что это последний. Тоже не поступила, как и я. Только ей легче было, потому что она местная. Да еще и характер у нее другой – решительный, напористый! Она, знаете, из таких, битых жизнью – с мачехой с детства росла, а когда ей восемнадцать исполнилось, она у мачехи и у отца потребовала свою долю квартиры. Они, конечно, упирались, пугали ее, мол, она без них пропадет, только она не из пугливых – пригрозила им, что свою долю в квартире продаст, и будет у них коммуналка. Ну и пришлось им купить ей комнату в коммуналке, в старом жилфонде, чтобы самим в таком положении не очутиться. Она потом смеялась, что зубами себе жилье выдрала.
– Решительная девушка! – одобрительно сказала я.
– Да, я ей не меньше, а может, и больше, чем Вадиму обязана, – подтвердила Алла.
– Да я уже поняла, раз вы о ней так подробно
– Мы с Верой еще во время экзаменов подружились, хоть и не похожи совсем. Она такая крупная, яркая, боевая, ну а я, сами видите, какая. Вот она-то, узнав, что я задумала, и предложила мне у нее временно пожить. Переселилась я к ней и начала работу искать, чтобы у нее на шее не сидеть. А она сама секретарем в редакции одной местной газеты работала, среди журналистов крутилась и собиралась на филфак поступать, на вечернее отделение, конечно.
– И где же вы устроились? – спросила я.
– Да ходила я, ходила в поисках работы, а меня нигде не берут – у меня же ни прописки, ни подтвержденной квалификации, да к тому же еще и восемнадцати нет. Оставалось только продавщицей на какой-нибудь рынок устроиться, но Вера мне об этом запретила даже думать, сказала, что из меня продавец, как из нее балерина. А потом я вспомнила, что возле дверей театрального доска объявлений висит, пошла, посмотрела, а там предлагают работу продавцов в магазины модной мужской одежды и обуви.
– Естественно! Девушки в театральное поступают обычно красивые, будут клиентов привлекать, – поняла я.
– Вы даже не представляете, насколько вы правы, – горько усмехнулась она и продолжила: – Пошла я в один из таких магазинов, в центре города… «Адонис» называется…
– Знаю такой, – кивнула я. – Цены зашкаливают все разумные пределы.
– Для того и зашкаливают, чтобы туда только очень богатые люди заходили, – заметила она и продолжила: – Пришла я, директор оглядел меня с ног до головы до того оценивающе, что мне даже неудобно стало, расспросил, кто я и откуда, где живу в Тарасове, и все прочее, и взял на работу. Поднатаскали меня немного, и стала я там работать. Вера, как узнала, куда я устроилась, ругалась страшно, говорила, чтобы я немедленно уходила, что она мне сама что-нибудь найдет. А мне там понравилось: вокруг такие красивые вещи, униформа на мне симпатичная и все прочее. Там-то я где-то в ноябре Назарова и встретила, будь он трижды проклят! – выкрикнула она.
Алла вскочила и, наверное, хотела выйти из кухни, но потом остановилась, уставившись в стену, и только ее сжатые в кулаки кисти рук с побелевшими от напряжения костяшками, выдавали бушевавшие в ней эмоции. Немного успокоившись и вспомнив о своем давно остывшем чае, она взяла бокал и вернулась на прежнее место.
– Респектабельный, солидный, в возрасте, заботливый, участливый… – с ненавистью перечисляла она.
– Я все поняла, Алла Викторовна, – тихонько заметила я. – Вы выросли без отца, которого вам страстно хотелось иметь, и увидели в этом человеке его замену.
– Он не человек! – крикнула она, быстро повернувшись ко мне, и ее глаза загорелись такой яростью, что я невольно отшатнулась.
Алла глубоко вдохнула, задержала дыхание, потом резко выдохнула, потерла лицо ладонями, отпила немного чаю и продолжила:
– Как же красиво этот мерзавец за мной ухаживал! – Она тряхнула головой. – В общем, я сама не заметила, как выболтала ему о себе все, до самого донышка, ничего не утаила, дура наивная. И про отца, и про мать, да всю свою жизнь перед ним разложила! А он мне сочувствовал, помощь предлагал! Я и сама не заметила, как влюбилась в него по уши! А Вере я его не показывала. Представляете, я, кретинка, боялась, что она его у меня отобьет! – Алла нервно рассмеялась. – Но она нас как-то увидела. Как же она меня уговаривала не связываться с ним! Она ведь жизнь прекрасно знала! В людях лучше меня разбиралась, добра мне желала, а я, дура ненормальная, думала, будто она мне завидует! – Она снова рассмеялась, хотя ее смех больше походил на плач, и спросила: – Татьяна Александровна! Вы таких идиоток, как я, еще встречали?