Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Голос отца был беззлобный и ласковый.
Поскольку я была под водой, я сообразила, что расправа откладывается. Отец близко не сунется, ибо знает, что его обрызгают наверняка, а утопят и втянут в воду возможно и нечаянно. Опыт есть. Если он приблизится – мгновенный прыжок обеих, и он в воде, и в воде визжит на одного человека больше... Правда, мне и в голову не пришло, что отец с кем-то разговаривает, так я была занята важным делом – топила родную сестру в луже глубиной полметра. Я даже не обратила внимания, что он говорит где-то за спиной.
– Господи, во что вы превратили новые бальные наряды... – раздался над нами ворчливый и слегка
Мы обе мгновенно вынырнули, выставив две головки из воды. Она только что подошла и аккуратно присела над бортиком, как леди, подобрав осторожно юбку, пробуя рукой воду, не слишком ли холодная.
Мы похлопали глазами и подозрительно переглянулись с Мари, глядя на маму. Но она мгновенно отпрыгнула от опасной близости воды и дочерей. Слишком часто она «случайно» падала в нее к дочерям за жизнь прямо в одежде.
– Кого я вырастила! – печально сказала она, разглядывая все те же платья. Так вздыхая и качая головой, будто это была трагедия века, а не непонятного вида мокрая тряпка, еще и укоризненно глядя на нас. – Хорошо, что хоть гостей нет больше в доме!
– Как это нет!?! – раздался за спиной возмущенный голос.
Глава 17
О толстых и не худых
– А я что, не гость!?!
Мгновенно обернувшись, мы увидели жирного толстяка, разглядывавшего нас с другой стороны ошеломленными свинячьими глазами, выпученными на пол лица. И, может быть, давно наблюдавшего наше невинное купание.
Впрочем, буркалы у него были что надо, а роскошными ресницами можно было подметать пол.
Он стоял так важно и надменно! Ужасно разодетая фифа!
Большеглазая, почти круглолицая, розовая от гнева свинья во фраке, вот с такими щечками. С прокуренным, посеченным шрамами пятачком, свернутым кем-то набок. Слава Богу, что на нем не было обычных лордовских штанов в обтяжечку, а были кожаные ковбойские штаны с кожаными сапогами.
А мы были, в мокрых платьях, почти голые, если смотреть на свет.
Паршивая позиция – было видно грудь, соски и каждую черточку тела внизу еще более подчеркнуто, чем это было в действительности. Хорошо хоть меня Мари закрывала – свет превратил ее в сумасшедшую розу любви, где невинность цветка из шелка и фантастического детского лица озарялось сияющим как солнце телом в дымке шелков и роз. Шелк скрыл неприличие и непристойность, он одновременно скрывал и открывал, он дал ту вуаль, дымку, тайну, что делает простые черты невероятной и непостижимой мечтой, позволяя достраивать самому. Это была нежность и женственность света в одном флаконе. Она казалась и драгоценным камнем, и неприступным созданием, и богиней, и доступной вакханкой, и святой божественной невинностью. А уж венчавшее это все детское, невинное, но неповторимое лицо с громадными глазами превращало ее в нереальное видение.
Я глянула на толстяка – было в нем что-то неуловимо знакомое и даже неуловимо прекрасное. Оно как-то проступало сквозь него, и потому хотелось исправить это хуком слева и хуком справа, и повозить его лицом по стене, чтобы стереть эту мерзкую ухмылку. Шрамы и оспины мешали увидеть, что это было за чудовище. Так, наверное, выглядел падший ангел, когда стал козлом. Расплющенный в драках свиной пятачок, бараньи локоны парика, навевавшие мысли о рожках, чуть черные, кем-то уже изукрашенные глаза. Так и хочется дать в бубен – вот и все, что можно было сказать об этом лице. И вместо былой божественной мощи что-то виноватое и отчаянное, какая-то злобная детская усталость и беспросветная лихая бравада, и отчаянье, отчаянье, отчаянье. Он на Мари и на меня смотрел как на спасение. Точно жабья кожа, пупырчатая и с бородавками, затянула некогда божественную мощь. И что-то неуловимо похожее на Джекки, как если б Джекки ожирел и постарел лет на десять, и пил непрерывно лет пятьдесят. А потаскан был, будто жил непрерывно в борделе среди шлюх днем, и ночью вместе с тем и сам был шлюхой. Я поняла, что и Джекки станет таким, если не перестанет шляться по бабам.
Прекрасный маленький принц из сказки ожиреет и обратится в пупырчатую свинью.
Ангел не должен падать. Бесконечная любовь превращает его в усталую родительскую любовь. Но эгоизм превращает его в дьявола. А дьявол обращается в животное, обращается в мерзость. И вот он уже хрюкает и мекает в грязи на четвереньках, ворочаясь.
Неприятная печать из борделя стояла невидимо на его лбу, как клеймо – «извращенец» – которое давало мне возможность мгновенно различать девочку из борделя, как бы она не маскировалась. Это было важно при наборе слуг, ибо такие люди чаще были криминальными подсылами банд. Он был из какого-то борделя. Или просто там жил.
Люди думают, что они могут скрыть свои пороки и сущность под одеждами, тогда как для наблюдательного человека она как печать во лбу – лжец и предатель. Сущность проглянет в движении, в походке, во взоре, в речи – ее невозможно скрыть.
Толстяк не был предателем, но пороки были ему явно даже тягостны – точно уродливые гроздья на некогда красивом теле и сильной душе, теперь изнутри серой.
Еще японец учил меня пользоваться любым материалом для убийства. Мало кто знал, что я могла водой так бросить в лицо, пользуясь своей реакцией, что могла сбить человека с ног и вывести его из строя. Японец мучил меня часами, пока я не стала точно сбивать водой в ладошке каменный болван с приличного расстояния. Или песком с абсолютной точностью выводить из строя противника, иногда уничтожая глаза. По крайней мере, он после этого не был бойцом, и убить было легко.
Даже песок в глаза, это очень гнусно. Люди не понимают, что может сделать тренировка. Хотя даже в простых пианистах имеют пример, а ведь тыкая пальцем без умения клавиши, даже не представить, какие звуки может извлечь гений из этих белых костяных зубов.
Мало кто догадывался, что простая насыпь песка могла превращаться мгновенно в оружие и попадать очень точно и издалека, откуда не ждали, маленькие камушки могли выбить глаза, а вода из лужи ослепить на несколько мгновений человека с холодным оружием. И это не раз становилось фатальным для окруживших меня всадников.
Но толстяк был слишком далеко, и ему просто с силой плеснуло водой в морду.
– Вонючий жирдяй! – сказала сквозь зубы я, надменно свистнув. – Я тебе глаза выколю!
Лицо толстяка медленно вытянулось вместе с лицом мамы и родителей.
– Подумать только, какое невезение! – вылазя из воды и кляня на чем свет стоит поздно появившихся телохранителей, выросших как из-под земли передо мной, ругалась я. – Третий раз за день скомпрометировали, и хоть бы раз нормальный жених попался!