Как я ловил диких зверей
Шрифт:
Я нарисовал эскиз и внушил, что заказ идет от самого министра. Клетки должны были быть сделаны из крепкого дерева серайи толщиной (пол, стенки и потолок) в полтора дюйма со скреплением по краям дюймовыми железными перекладинами. Высота их должна была быть достаточной для того, чтобы животные могли стоять в клетках, но не имели бы возможности поворачиваться в них.
Каждому экземпляру полагалась отдельная клетка, за исключением обезьян, которых можно было разместить в двух больших клетках: в одной длиннохвостых, а в другой короткохвостых. Обезьянам всегда следует предоставлять достаточное пространство, чтобы они могли лазать и скакать, но с животными кошачьей породы узкие клетки дают в пути лучшие результаты. Некоторое время после выгрузки животные еще чувствуют себя одеревеневшими, но скоро приходят в себя. Я заказал, кроме того,
Переместить дикое животное из одной клетки в другую — дело несложное. На пол новой клетки ставится пища, потом клетку придвигают вплотную к старой — решетками одна с другой. Потом решетки поднимают, и животное переходит в новое помещение. Кажется, ничего не может быть легче. И однако в то время, о котором идет речь, я еще полон был ужасным воспоминанием об одном случае, когда переводил в новую клетку большого орангутанга в моем зверинце в Сингапуре. Это был уже почти взрослый, очень мирный малый. В его новую клетку положили его любимую еду — большую луковицу — и придвинули к старой. Я стоял на ее крыше и поднимал решетку, чтобы дать ему выйти. Железные пазы заржавели, и железные прутья вытаскивались с трудом. Наконец остался всего один, но он не поддавался моим усилиям. Я тряс и тащил его обеими руками, и вдруг прут подскочил, как живой, и я получил страшнейший удар в нос, совершенно сплющивший его, такой удар, что, ошеломленный, без сознания свалился с клетки. Мои рабочие, не понимавшие, что случилось, хохотали.
Выяснилось следующее: орангутанг, наблюдавший, как я вытаскивал прутья, понял, что я делаю, и, так как ему не терпелось скорей добраться до соблазнительной луковицы, решил помочь мне — схватил прут и подтолкнул его кверху изо всех сил. Если бы я не держал в это время острого конца прута левой рукой, прикрыв его верхушку, я был бы убит на месте. Когда я в следующий раз увидал моего оранга, Хси Чуай кормил его вареным рисом и разговаривал с ним по-малайски. «Если бы я мог заставить тебя работать, сын джунглей, я бы сам не делал ничего целый год!» Действительно, животное было непомерно сильное. Доказательство этому — легкая кривизна моего носа, оставшаяся у меня на память от этого удара.
С животными всегда случаются самые неожиданные вещи. Однако люди, помогавшие мне в Бангкоке, были так же спокойны и относились к своему занятию так же небрежно, как будто имели дело с домашними любимцами, и я не мог выругать их как следует. Я мог только изливать целые потоки наставлений и предостережений через переводчика. Этот переводчик был одновременно и тюремным надзирателем, а помощники мои все были арестанты. Министр разрешил мне использовать любое число арестантов. Я попросил вызвать мне шестерых. Они явились, закованные в тяжелые ножные кандалы. Чтобы кандалы не гремели, они подвязали их веревкой к другой веревке, обмотанной вокруг пояса. Кандалы как будто не очень мешали работать, только придавали своеобразие их походке. В Сиаме вы узнаете человека, который долго просидел в тюрьме, так же легко, как моряка: по его походке. Это были здоровые и веселые парни; они очень заинтересовались животными, все время смеялись и шутили.
Готовые клетки были доставлены из плотницкой мастерской на повозках, и вместо быков тащили их тоже арестанты, скованные и впряженные попарно. Их «одолжил» департамент уличного благоустройства. Судьба этих арестантов была такова: в течение года они должны возить повозки, а затем их ждет смертная казнь. Так наказывают в Сиаме убийц и бандитов.
Во время доставки первой партии клеток слышалось много крику, смеху и шуток. Хси Чуай объяснил мне — он узнал это от одного из китайцев, — что все люди, привезшие повозки с клетками, на другой день будут казнены.
— Они шутят, господин, — сказал он, — потому что завтра у них будет пир. Их накормят вволю, господин, больше, чем каждый может вместить.
На следующий день было столько разговоров о казни, что я решил приостановить работу, чтобы посмотреть на казнь. Сиамцы из казни делают нечто вроде празднества. Пиршество должно было продолжаться три дня. Приговоренных было тридцать шесть человек; казнить предполагалось по двенадцати человек в день. Осужденные сидели на полу на циновках в открытом павильоне, окруженные всеми своими родственниками и друзьями, и тут им устраивали последнюю трапезу. Приносили всевозможные блюда, лакомства и редкости, и всем принимавшим
В назначенный час из павильона вышла процессия и пошла к месту казни, находившемуся приблизительно в одной миле, около дворца. Впереди шел человек с большим колоколом, который он раскачивал во время ходьбы. За ним следовали приговоренные между двумя рядами полицейских. Рядом с полицейскими, или замыкая шествие, шли друзья и родственники. Когда мы приблизились к месту казни, там уже набралась тысячная толпа, помещавшаяся в тени пальмовой рощи. Полиция вежливо предоставила родственникам и друзьям осужденных лучшие места, с которых все можно было хорошо видеть. Я тоже нашел себе хорошее место.
Посреди просторной площадки, шириной футов в триста — четыреста, положили с трех сторон по двенадцать банановых листьев. На каждый из них усадили по приговоренному. Они сидели скрестив ноги. За спиной у каждого был столб с перекрестной палкой, к которой были привязаны их локти. Руки их были скованы, но кисти могли двигаться. За столбом с перекладиной возвышался еще столб. Назначение его я понял позже. Осужденным дали папиросы, и они усердно задымили. Когда все они были привязаны, один из полицейских стал подходить к каждому поочередно; наклонившись, он брал с земли ком грязи и забивал этой грязью сперва одно ухо осужденному, потом другое. Мне объяснили, что это делалось затем, чтобы они не слышали шагов подходящего к ним палача. Потом он наклонил им головы и смазал затылки грязью. Все это время, даже когда он наклонял им головы, они продолжали курить. Когда все двенадцать были намазаны грязью и все головы были склонены, подали сигнал, и выступили двенадцать палачей. Они подходили танцуя и размахивая над головой длинными прямыми саблями. Одеты они были в ярко-красное, их саронги были перехвачены так, чтобы походить на шаровары, а лица их были разукрашены полосами и пятнами красного и желтого цветов. Они заняли свои места, каждый позади своей жертвы. Толпа волновалась: бились об заклад, который из палачей чище исполнит свое дело. Подали опять сигнал. Двенадцать сабель описали в воздухе фантастический круг и опустились все сразу. Этим ударом были разделены пополам пятна грязи на затылках приговоренных и перерезаны их шеи, но головы еще не отделились от тела. Это предоставлено было сделать следующим двенадцати палачам, они покончили все и насадили головы на острые столбы, находившиеся позади казненных. Пока раздавались удары — толпа замерла. Как только головы были насажены на столбы, несколько женщин с воплем убежало. Я взглянул на ближайшую голову: из ноздрей у нее еще шла тоненькая струйка табачного дыма. С меня было довольно…
После казни мне очень трудно было сосредоточить мои мысли на посадке животных в клетки. Тем не менее дело было закончено без приключений. На решетки были надеты деревянные щиты, и клетки погружены на повозки. Приговоренных к смертной казни оставалось, по-видимому, больше чем достаточно у департамента уличного благоустройства в Бангкоке, и для перевозки животных нам дали их сколько потребовалось. По двое спереди каждой повозки и по двое сзади, связанные попарно, они везли диких животных к докам, где ожидала нас «Пу-Анна».
Я еще не видел парохода, но уже чувствовал, что на нем груз копры. Копра — это мякоть кокосовых орехов, высушенная на солнце. Для западного обоняния это почти самый отвратительный запах в мире. Самый же отвратительный— это блачан (гнилая рыба), восточный деликатес, но копра еще хуже, чем дюриан, вполне заслуживающий прозвище «вонючего дюриана», которое ему дали путешественники с Запада. Однако для туземцев все эти вещи — прекраснейшие «айер ванги» (ароматы). В заднем трюме «Пу-Анны» находилось шестьдесят тонн копры. «Пу-Анна» везла еще партию быков (всего сто голов) для сингапурского рынка; их как раз только что погрузили, когда мы явились с нашими клетками. Быков грузили так: к рогам их привязывали канаты, животных на канатах поднимали в воздух и втаскивали прямо на палубу. Там их привязывали к перилам веревками, пропущенными в кольца в носу. Мои клетки подняли на борт и опустили в средний люк. Я сам присмотрел за тем, чтобы клетки стояли устойчиво и к ним был легкий доступ для того, чтобы кормить, поить и чистить зверей. Так как было восемнадцать клеток, то задача моя была довольно трудной.