Как я воевал с Россией
Шрифт:
При этом общем обсуждении мы не прибегали к картам, и различие между Восточной и Западной Нейсе не было отмечено столь ясно, как следовало бы. Впрочем, это должно было стать ясным довольно скоро.
Когда мы собрались снова 8 февраля, Рузвельт прочел свои новые предложения, основанные на проекте Молотова. "Нет никаких возражений, — сказал он, — против советского предложения, чтобы восточная граница Польши проходила по линии Керзона с изменениями в пользу Польши в некоторых районах на пять — восемь километров". Таким образом, имелся, по крайней мере, один вопрос, по которому мы могли все согласиться. И хотя я призывал русских сделать ряд небольших уступок, казалось желательным не умножать наших затруднений, которые и так были достаточно серьезны. Однако президент твердо и конкретно высказался насчет границы на западе. Он согласился, что Польша должна получить компенсацию за счет Германии, "включая часть Восточной Пруссии к югу от линии Кенигсберга, Верхнюю Силезию и район до линии Одера; однако, — продолжал он, — представляется мало оснований для распространения этого района до Западной Нейсе". Такова всегда была моя точка зрения, и пять месяцев спустя, когда мы встретились снова в Потсдаме, я отстаивал ее очень упорно.
Оставался вопрос о сформировании польского правительства, которое могли бы признать мы все и которое принял бы польский народ. Рузвельт предложил, чтобы президентский комитет из трех польских деятелей, которые поехали бы в Москву, создал временное правительство из представителей Варшавы, Лондона и самой Польши и провел возможно скорее свободные выборы.
После краткого перерыва Молотов высказал свои возражения. Люблинское правительство, сказал он, возглавляет сейчас польский народ. Большинство народа восторженно приветствовало это правительство, которое пользуется большим авторитетом и престижем. О лондонских деятелях этого нельзя сказать. Если бы мы попытались создать новое правительство, сказал Молотов, сами поляки могли бы не согласиться, и поэтому лучше попробовать расширить существующее правительство. Это был бы только временный орган, потому что все наши предложения преследуют лишь одну цель, а именно — скорейшее проведение в Польше свободных выборов. Вопрос о методах расширения существующего правительства лучше всего обсудить в Москве американскому и английскому послам и ему самому. Он сказал, что он весьма желает соглашения, и принял предложение президента пригласить двух из пяти человек, упомянутых в его письме от 6февраля. Не исключена возможность, сказал он, что люблинское правительство откажется вести переговоры с некоторыми из них, например с Миколайчиком. Однако, если люблинское правительство пошлет трех представителей, а два будут выбраны из числа лиц, предложенных Рузвельтом, переговоры могли бы начаться немедленно.
"А как насчет создания президентского комитета?" — спросил Рузвельт.
"Лучше отказаться от него, — ответил Молотов. — Это будет означать, что придется иметь дело с двумя органами вместо одного".
"Это, — сказал я, — решающий вопрос для нашей конференции. Весь мир ожидает решения, и если к концу конференции мы все еще будем признавать разные правительства Польши, весь мир увидит, что между нами по-прежнему существуют серьезные разногласия. Последствия этого будут в высшей степени прискорбными, и они наложат на нашу встречу печать провала. С другой стороны, мы явно смотрим с разных точек зрения на основные факты положения в Польше или по крайней мере, на некоторые из них. В соответствии со сведениями, которыми располагает Англия, люблинское правительство не нравится значительному большинству польского народа, и мы не можем считать, что за границей это правительство будет рассматриваться как представляющее народ. Если конференция отмахнется от существующего лондонского правительства и окажет полную поддержку люблинскому правительству, это вызовет возмущение во всем мире. Насколько можно предвидеть, поляки за границей фактически выразят единодушный протест. Под нашим командованием находится польская армия из 150 тысяч человек, где собраны все, кто смог объединиться за пределами Польши. Эта армия сражалась и сражается очень доблестно. Я не верю, что она вообще примирится с люблинским правительством. Если Англия лишит признания правительство, которое она признавала с начала войны, польская армия расценит это как предательство".
"Как хорошо известно маршалу Сталину и г-ну Молотову, — продолжал я, — лично я не соглашаюсь с действиями лондонского правительства, которое постоянно вело себя глупо. Однако если мы официально лишим признания тех, кого мы признавали до сих пор, и признаем это новое правительство, то мы подвергнемся самой серьезной критике. Мы не имеем доступа в эту страну. Мы не можем ни видеть, ни слышать, каковы там настроения. Будут говорить, что мы можем только полагаться на утверждения люблинского правительства о настроении польского народа. Дебаты, которые за этим последуют, будут в высшей степени неприятны и затруднительны для единства союзников, даже если предположить, что мы смогли бы согласиться на предложения моего друга г-на Молотова.
Я не думаю, — продолжал я, — что эти предложения идут достаточно далеко. Если мы отречемся от польского правительства в Лондоне, то новое начало должно быть положено обеими сторонами на более или менее равных условиях. Все наши разногласия будут, конечно, устранены, если в Польше будут проведены свободные и беспрепятственные всеобщие выборы в условиях всеобщего избирательного права и свободы выдвижения кандидатов. Как только это произойдет, правительство его величества будет приветствовать созданное таким образом правительство, игнорируя польское правительство в Лондоне. Наибольшую тревогу вызывает у нас именно период до выборов".
Меня поддержал президент. Он сказал, что главная цель американцев— скорейшее проведение всеобщих выборов в Польше. Единственный вопрос заключается в том, какое управление Польша должна иметь до тех пор. Он выразил надежду, что выборы можно будет провести до конца года. Поэтому проблему следует считать ограниченной во времени.
Затем Сталин коснулся моей жалобы на то, что у меня нет информации и нет способов получить ее.
"Я располагаю некоторыми сведениями", — ответил я.
"Они не согласуются с моими", — возразил Сталин. Затем он произнес речь, в которой заверил нас, что люблинское правительство действительно очень популярно. В особенности это касается Берута, Осубка-Моравского и генерала Жимерского. Они не покидали страну в период германской оккупации, жили все время в Варшаве и выдвинулись из рядов подпольщиков. Это произвело глубокое впечатление на поляков. Следует учитывать особое настроение людей, которые пережили германскую оккупацию. Они симпатизируют всем, кто не покинул страну в тяжелое время, и считают, что три названных им лица — как раз такие люди. Он сказал, что не думает, чтобы они были гениями. Вполне возможно, что в составе лондонского правительства есть более умные люди, но их не любят в Польше, потому что их не видели там в период, когда население страдало под гнетом гитлеровской оккупации. Возможно, что такое чувство примитивно, но оно, бесспорно, существует.
Для Польши, сказал он, освобождение страны советскими войсками было великим событием, и этот факт все изменил. Хорошо известно, что поляки не любили русских, потому что последние трижды участвовали в разделе Польши. Однако наступление советских войск и освобождение Польши целиком изменили настроение поляков. Старая вражда исчезла, уступив место доброжелательности и даже восторженному отношению к русским. Это вполне естественно. Население ликовало, видя бегство немцев и почувствовав себя свободным. По словам Сталина, у него создалось впечатление, что население Польши считает изгнание немцев великим патриотическим торжеством в жизни Польши и что оно удивлено тем, что лондонское правительство не приняло никакого участия в этом торжестве польской нации. Поляки видели на улицах членов Временного правительства и спрашивали, где же лондонские поляки. Это подорвало престиж лондонского правительства, и в этом причина большой популярности Временного правительства, хотя оно и не состоит из великих людей.
Сталин считал, что нельзя игнорировать эти факты, если мы хотим понять настроение польского народа. Я говорил, что опасаюсь окончания конференции без достижения соглашения.
Существует недовольство, продолжал Сталин, тем, что польское правительство не было избрано. Естественно, что было бы лучше иметь правительство, созданное на основе свободных выборов, но до сих пор этого не допускала война. Однако приближается день, когда можно будет провести выборы. До тех пор нам следует иметь дело с Временным правительством, как мы имели, например, дело с правительством генерала де Голля во Франции, которое также не было избрано. Мне неизвестно, сказал Сталин, кто пользуется большим авторитетом — Берут или генерал де Голль. Однако заключить договор с генералом де Голлем оказалось возможным. Почему мы не можем также заключить договор с расширенным польским правительством, которое было бы не менее демократическим? Неразумно требовать от Польши большего, чем от Франции. До сих пор французское правительство не провело никаких реформ, которые вызвали бы восторг во Франции, тогда как польское правительство приняло закон о земельной реформе, который вызвал большой энтузиазм.
"Как скоро, — спросил президент, — можно будет провести выборы?"
"В пределах месяца, — ответил Сталин, — если не произойдет никакой катастрофы на фронте".
Я сказал, что это, конечно, должно нас успокоить и что мы сможем безоговорочно поддержать свободно избранное правительство, которое заменит все остальное, и мы не должны требовать ничего, что может сколько-нибудь помешать военным операциям. Это главная цель. Если, однако, волю польского народа можно будет выяснить в такой короткий срок или даже в течение двух месяцев, то положение целиком изменится и никто не сможет возражать.