Какая у вас улыбка!
Шрифт:
Николай — мой ровесник. Он когда-то жил в нашем доме, в той квартире, где теперь живет Стасик, его пол был нашим потолком. Он всегда что-то мастерил и вечно стучал в этот пол-потолок. Я помню его стук с пяти или шести лет. Он перекусывал кусачками все провода в доме, перепиливал ножовкой спинки всех кроватей и стойки лестничных перил. Весь дом стонал оттого, что в нем жил Николай.
Он и теперь иногда заходит к нам в гости, хотя живет в другом районе. Несмотря на молодость, у него уже шестой разряд, и недавно он занял первое место в городском соревновании молодых слесарей. Об этом даже писали
Помню, однажды мы целой компанией решили залезть на крышу кинотеатра. Во время сеанса мы пробрались тайком через служебный ход на какую-то лестницу, где было темно, и стали по ней подниматься, но тут из кармана Николая вывалился напильник и со страшным грохотом покатился вниз. На шум отовсюду выбежали люди и поймали нас.
Он всегда носил в карманах напильники, зубила, сверла и другой инструмент, который иногда вываливался, разорвав одежду, и его мама потом зашивала дыры, проклиная увлечение сына. Иногда она даже била его, но он все равно стал слесарем.
11
И все же я позвонил Майе. Во-первых, нужно было договориться насчет фотографий — как их отдать ей. А во-вторых, я все же хотел узнать, зачем она меня обманула. Нет, я не собирался ревниво допрашивать, куда она с подругой ходила. Я просто хотел сказать: «Не понимаю, зачем понадобилось обманывать? Ведь вы ходили не в кино». И на ее удивленный, испуганный вопрос: «Откуда ты знаешь?» — спокойно, усмехаясь, ответить: «Я вообще знаю все. Обманывать меня — занятие бесполезное».
Одним словом, я позвонил. Три, тридцать шесть, сорок один.
«Алло», — сказала Майя. Я сразу узнал ее голос, но все-таки оставались кое-какие сомнения, поэтому не ответил, а постучал ногтем по микрофону. «Алло, кто говорит?» — спросила Майя, и я окончательно убедился, что это она. «Это ты?» — спросил я. «Кто это? Кто это?» — закричала Майя. «Слава богу, что это ты, а не твоя мама», — сказал я, но она продолжала спрашивать: «Кто это? Кто говорит?» — с таким волнением и так громко, будто ей звонили из Парижа или Нагасаки.
«Это Сережа», — объяснил я. «Ах, Сережа! — сказала Майя. — Здравствуй». «Ты разочаровалась?» — спросил я. Что-то в ее голосе было разочарованное. «Откуда ты взял, милый? — удивилась Майя. — А почему ты боишься моей мамы?». «Просто не хочу тебя дискредитировать», — сказал я и предложил встретиться. «А чем ты можешь меня дискредитировать?»— спросила Майя. Я ответил: «Своим мужским голосом» — и снова предложил встретиться. «V тебя вполне приличный голос, — возразила Майя. — Моя мама не имела бы претензий».
Тогда я сказал в третий раз: «Давай встретимся». «Давай, — согласилась Майя. — Когда ты хочешь?»
«Можешь выбирать время сама, — ответил я. — Теперь я свободный человек. С завода уволился». «Вот и чудненько! — сказала она. — Давай как-нибудь днем». «В субботу, завтра, — предложил я. — В три часа тебя устраивает? У меня с тобой будет серьезный разговор». «Ну и чудненько, — ответила Майя. — В три устраивает.
Во дворе стоял голый Стасик и вздымал грудь. Ока у него раздувалась, как резиновая. «Почему ты сегодня без гирь?» — спросил я. «С ума сошел! — ответил Стасик. — Завтра утром сдаю комиссии свой номер. Нельзя утомлять мышцы. Только дыхательные упражнения».
Я поздравил Стасика и пожал ему руку. «Если на комиссии пройдет нормально, со следующей недели выхожу на арену, — сказал он и радостно засмеялся. — Так что готовь там у себя в типографии афишу. Только чтоб без ошибок». — Он шутливо погрозил мне кулаком. «Я уже не работаю корректором», — сказал я. «Куда же ты перешел?» — спросил Стасик. «И там, куда перешел, уже не работаю», — ответил я. «Летун ты, — сказал Стасик. — Летаешь с места на место. А я к цирку навеки прикипел».
И он снова стал вздымать свою грудь.
А я отправился в фотоателье. Накануне я был на станкостроительном заводе, и в отделе кадров меня уже оформляли. В литейный цех. Оставалось только принести фотографию для пропуска.
Когда я поступал на радиозавод, то в фотоателье не ходил. Отнес для пропуска фотографию, которую сделала бабушка. Я сам тогда навел на резкость, сам поставил выдержку и диафрагму — бабушке оставалось только нажать кнопку, но и это она не сумела сделать как следует. Снимок получился немного расплывчатым, и в отделе кадров приняли его неохотно. Но другого у меня не было. У меня накопились сотни снимков, есть портреты всех знакомых и соседей, а своего нет. Папа на этот счет шутит: «Сапожник ходит без сапог». И действительно, с тех пор, как меня фотографировал старичок фотограф из центрального ателье, а больше никогда не фотографировался. Только фотографировал других.
А теперь пошел. Конечно, в то же центральное ателье. Мне хотелось сфотографироваться именно у него — у старичка фотографа. И вообще хотелось его увидеть.
Но его там уже не было. Навстречу мне вышел молодой парень в вельветовой куртке и хмуро спросил: «На пропуск?». Я кивнул. Но парень смотрел в сторону и не видел, что я кивнул. «На пропуск?» — спросил он громче и уже с раздражением.
«Да», — ответил я, и он, не садясь, выписал мне квитанцию. Сказал: «Плати деньги!» Я заплатил.
Он повел меня за перегородку, посадил на стул и включил лампы. Одна не загорелась, и он пнул стойку ногой. Лампа все равно не загоралась, тогда он пнул стойку еще раз, и она, наконец, вспыхнула.
Он пошел к аппарату, и в это время лампа погасла. Но парень не стал обращать на нее внимания, а приготовился снимать. «У меня правая часть лица выйдет черной, — сказал я. — Давайте поправим лампу. Я не тороплюсь, у нас есть время». «А у меня его нет, — ответил парень, по-прежнему не глядя на меня. — Вон очередь какая, видишь?». И открыл затвор. «Готово, — сказал. — Придешь послезавтра».