Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
Старик, ловко орудуя веслом, незаметно провел челн среди зарослей молодого камыша, подплыл к берегу и, делая вид, что шутит, завладел одеждой снохи, бережно сложенной на берегу.
— Ой, тато, зачем вы тут, оставьте, — жалобно взмолилась Христя, осторожно подплывая к берегу.
— Ладно, одягайсь, я отвернусь…
Но когда сноха стала одеваться, поспешно натягивая на мокрое тело сорочку, старик обернулся, увидел: стройные ноги, мягкий живот, зеленые пятнышки приставшей к телу ряски. Настоящая панночка! Вожделение, словно хмель, ударило в голову.
Назар Гаврилович схватил Христю за руки, поцеловал в шею, зашептал:
— У нас на селе спокон веку обычай такой неписаный, шо невестка хоть раз, а обязана согрешить со свекром.
— Пустите, — взмолилась молодая женщина.
— Дурочка, садись в челн, отгребем в очерет, там нас никакой дьявол не узрит.
— Только не зараз…
— Почему так? — и обрадовался и удивился старик.
— Солнце взошло, соромно мне… Ну, а раз так, ждите меня вечером на сеновале, приду. — Христя вырвалась из цепких жилистых рук растерявшегося старика и, схватив исподницу и кофту, ни разу не оглянувшись, легко и проворно убежала от него.
Старик глядел ей вслед желтыми немигающими глазами, пока она не скрылась в густом ивняке. После такой удачи полагалось совершить доброе дело, ведь добрые дела не остаются без награды. И Федорец, опрокинув душегубку, намочив штаны выше колен, выпустил в воду весь улов рыбы.
— Нехай растет, плодится и размножается.
Весь день Федорец слонялся по хозяйству сам не свой, ничего не мог делать, на вопросы домашних отвечал невпопад и думал только о Христе, о ее ослепительно белом теле. А вечером, чтобы никто не видел, ушел на сеновал; там неделю назад была раскинута для него постель — грубое рядно и подушка. Он ждал долго и терпеливо. Покусывая еще крепкими зубами горьковатую травинку, мучительно прислушивался к звукам, доносившимся со двора. Он слышал, как по улице медленно проехала груженая подвода, как, переругиваясь между собой, прошли два подвыпивших дядька, как Одарка вынесла собаке помои и присела у плетня, как мимо с песней прошли девчата на вечерницы.
А Христя все не появлялась, и старик начинал думать, что она только поиздевалась над ним и если еще не рассказала, то обязательно расскажет обо всем мужу. Бесконечное ожидание утомило старика, глаза его стали слипаться, он начал засыпать. И в самом деле заснул и проснулся от собственного храпа.
На дворе была совершенная тишина. Голубенькая полоска в полураскрытой двери, не пропадая, двигалась по горизонту с запада на восток. «Заря с зарей сходится», — подумал Федорец. И вдруг услышал, как скрипнули несмазанные петли. На голубизне бледного неба, открывшегося в проеме двери, возникла Христя.
Несколько минут она стояла на пороге, прислушиваясь. Наконец, освоившись с полумраком, сделала несколько робких шагов, подошла к постели, подняла сбившееся в ногах одеяло, накрыла старика, повернулась, чтобы уйти, но он ловко и молодо схватил ее за кисти тонких рук и сильным рывком повалил рядом с собой.
— Не надо, не надо, — испуганно зашептала Христя, не отстраняясь от жестких поцелуев, остро жалящих губы, лицо, шею, грудь. — Не надо, пустите, я кричать буду, — все слабея, шептала она, прижимаясь к нему.
С той поры в душе Назара Гавриловича, разметав все привычное, поднялась буря и вот уже несколько лет никак не может улечься.
Тогда было сухое, все в далеких голубых молниях лето. Илько жил дома. Сначала он каким-то ревнивым чутьем доведался о грехе своей жены и отца, но не показывал вида и скрепя сердце молчал. Правда, раза два он беспричинно избил Христю, чего раньше никогда не делал. Назар Гаврилович, памятуя золотое правило: «жена да убоится своего мужа», не стал защищать невестку и сделал вид, что ничего не видит.
О прелюбодеянии Назара Гавриловича проведала и жена его, полезла было в драку, несколько раз дернула изменщика за черный чуб, но была избита до полусмерти. Вскоре она смирилась, хоть и знала, что случившееся непоправимо искалечит жизнь семьи.
Иногда, под укоризненными взглядами Илька, жены, а особенно дочери Одарки, которая боялась его и никогда не перечила, старику становилось мучительно стыдно. Он давал себе слово оборвать связь с невесткой, терпел день, два, иногда неделю, а там снова принимался за старое. Оправдывал он себя тем, что так делали все: и Семипуд, и богобоязненный Каин, и даже отец Пафнутий, который — он знал это — тайно от матушки живет с малолетней прислугой, встречается с нею в алтаре, куда вход женщинам строго запрещен церковным законом.
То, что не могли дать Федорцу две законные жены, неожиданно подарила незаконная присуха. Он даже и думать не мог, что любовь может дарить так много радостей, и тревог, и страха, может открыть столько неизведанного и непонятного.
Прошло пять лет, а он все еще никак не остынет, все горит слухом, не послышатся ли бесшумные шаги Христи, ищет легкие отпечатки ее босых ног на земле и в хате, а ночью, лежа с нелюбимой женой, прислушивается к ровному, спокойному, как у ребенка, дыханию снохи, долетающему из соседней горенки.
Однажды, лежа с ним в постели, Христя сказала:
— Ненасытный вы, как тот Распутин, да и схожи с ним, с дьяволом. Я его карточку в журнале видела, и борода, и глаза, и руки — все однаковое.
Эти слова польстили Федорцу. Себя-то он понимал, а вот почему уступила ему Христя? Или Илько постыл ей? Чтобы оправдать женщину в ее собственных глазах, он долго рассказывал ей о старце Мазепе, которого полюбила его крестница, шестнадцатилетняя Мария, ради него отказавшаяся от матери и отца. О Мазепе он знал много и, напрягая память, вспомнил и прочел наизусть пушкинскую строку, слышанную от сына Миколы: «Любви все возрасты покорны».
Она слушала и смеялась, ничего не принимая всерьез.
Христя часто являлась ему во снах. Сны у него были ласковые, спокойные, не похожие на бурную, полную угроз и опасностей жизнь. И если наяву невестка приносила ему много огорчений, то во снах дарила только радости и любовь.
В своих детях, не оправдавших его надежд, Федорец давно разочаровался. Правда, он любил Миколу, но Микола погиб. Одарка — баба, что с нее спросишь? А Илько ни обликом, ни характером не похож на отца и неспособен продолжать его дело. А он ведь надеялся, был уверен, что дети выйдут и умнее, и здоровее, и красивее отца, станут жить богаче и добьются того, чего не смог завершить он. Известие о том, что у него будет от Христи ребенок, окрылило старика. То, что не удалось старшим, выполнит младший Федорец! Вовремя обнадежила его Христя. Ведь еще два-три года — и будет поздно думать о новых детях. Как бы хорошо, если бы Христя родила ему двойню! Вспомнились слова из священного писания: «Потом вышел брат его, держась рукою своею за пяту Исава; и наречено ему имя: Иаков. Исаак же был шестидесяти лет, когда они родились от Ревекки».