Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Выздоровеешь, обязательно наведайся. Пока всем делом ворочает на заводе сторож Шульга. Любопытнейший, доложу вам, старик.
Пришел Ваня и тут же, увидев заведующего горкоммунхозом, попросил:
— Устройте меня, Григорий Николаевич, подручным слесаря в трамвайный парк. Я записался на биржу труда. Послали в фабзавуч на паровозный, ходил туда сегодня, а там все места уже заняты.
— Фабзавуч! — Григорий Николаевич хлопнул себя по лбу. — Стой, фабзавуч открывается и у нас, в трамвайном депо. Юрий Александрович Гасинский назначен директором, завтра покалякаю с ним. Думаю, не откажет.
— И еще за одного
— Вон как, от полу два вершка, а уже потянуло в ряды рабочего класса. Это хорошо, это похвально. Завтра все улажу, — пообещал Григорий Николаевич и взялся за шапку.
Иван Данилович молча слушал. Оглушенный горем, он все же испытывал отраду. Ему нравилось стремление сына к труду. В молодости он работал и сапожником, и кузнецом, и был убежден, что только в труде счастье и предназначение человека. Как всякому отцу, ему хотелось, чтобы сын пошел по его дорожке, но более удачливо. Сын должен получить серьезное образование. Иван Данилович давно подметил, что Ваня любит животных, но ветеринарией не интересуется, его тянет к другому. Случилось так, что, отыскивая отвертку, он подошел к столу сына и в ящике наткнулся на тетрадку. На заглавном листе размашистым почерком было написано: «Стихотворения и поэмы Ивана Аксенова».
Находка изумила и обрадовала Ивана Даниловича. С трудом подавляя волнение, он сел в кресло с выпирающими пружинами и в один дух прочел все, от первой до последней строки. Поэма «Бунт поэтов» со всей несомненностью говорила о том, что сын основательно изучил эпоху декабристов. Иван Данилович сунул тетрадь на прежнее место и около часа сидел, раздумывая над будущим своих детей. Оставаясь детьми, они уже жили независимой от него духовной жизнью: а он сидел с ними за одним столом, спал возле них и никогда не знал, о чем они думают, к чему стремятся.
Стихи — это дело хорошее, да ведь надобен не только талант, надобен серьезный опыт жизни. Есть в России признанный писатель, на которого Ваня может равняться. Иван Данилович обиняком спросил тогда, читал ли сын сочинения Горького. Оказалось, читал.
В той же тетради была баллада о кузнеце Сафонове. Давным-давно Иван Данилович слышал об этом революционере от механика Иванова. В 1905 году кузнец отковал железные розы и на глазах многих сотен рабочих, собравшихся на кладбище, возложил их на братскую могилу бойцов, убитых на баррикадах. Эта печальная баллада и обрадовала и изумила Ивана Даниловича. Откуда сын узнал об этой героической истории? И почему именно о ней написал стихи?
Когда Иван Данилович поделился своими размышлениями с женой, Мария Гавриловна сказала рассудительно:
— Чему же ты удивляешься? Ему и цыганка нагадала книжки писать. Он мальчик не простой, и все его друзья не простые. Подумать только, Лука Иванов, сын машиниста, на фронте был, а теперь учится в военном училище!
После этого разговора Иван Данилович стал присматриваться к товарищам сына, но ничего необыкновенного не находил в них. Один был какой-то мрачноватый, всем недовольный и небрежно поигрывал янтарными четками; другой — маленький, проворный и, видимо, хитроватый; третий — вежливый и рассудительный, из кармана его прохудившегося пальто выглядывал томик Гёте. Говорили сверстники о своих самых обыкновенных мальчишечьих делах.
Книги, которые читал Ваня, были тоже все известные: стихи
Марьяжный сдержал слово и поговорил не только с начальником трамвайного депо, но и замолвил словцо за Ваню у директора только что открытого фабзавуча.
Через неделю непривычных волнений и хлопот Ваня и сдружившийся с ним Лев Альтман прочитали свои фамилии в списке принятых.
С робостью вошел молодой Аксенов в помещение фабзавуча. Старое, привычное оставалось позади, начиналось новое и неизвестное.
Ваня внимательно присматривался к новым товарищам. Было их двадцать четыре, среди них три девочки — все дети рабочих и служащих коммунальных предприятий города.
Занятия начались в тот же день. В полутемном классе вместо парт стояли столы и табуреты.
Первые два часа был урок политэкономии. Преподаватель — молодой человек с курчавой головой, в военной гимнастерке с чистеньким подворотничком — попросил всех достать тетради и ответить на двадцать вопросов, которые он тут же задавал по одному, и, подождав, пока все напишут ответы, задавал новый. Вопросы были разнообразные, из самых различных областей знаний: кто написал оперу «Кармен», в каком году родился Карл Маркс, где находится остров Мадагаскар, какая разница между мотором и динамо-машиной, из каких газов состоит вода, что такое диаметр?
— Загадки какие-то, а не урок, — удивился Альтман, сидевший за одним столом с Ваней.
Когда вопросы прекратились и все, волнуясь, сдали исписанные листки, преподаватель, вооружившись остроконечным карандашом, быстро просмотрел ответы и объявил результаты.
— Наименьшее количество ошибок — одна — у Ивана Аксенова, спутавшего стимул и символ. Кто из вас Аксенов? Попрошу встать.
Ребята, еще не успевшие как следует перезнакомиться, посмотрели друг на друга.
Ваня поднялся, смущенно улыбаясь.
Несколько мальчиков неприязненно осмотрели его с ног до головы, он уловил их недружелюбные взгляды, подумал: здесь, видимо, как и в гимназии, будут ненавидеть хороших учеников.
Признание его способностей сразу же возбудило недоверие некоторых товарищей, зависть и даже мимолетную ненависть, которая, смотря по обстоятельствам, могла упрочиться надолго. Это Ваня понял сразу, как только услышал приятную похвалу учителя.
— Теперь я приблизительно знаю, кто из вас насколько подкован, — сказал преподаватель и, вызывая по одному, познакомился со всем классом.
Ваня с интересом наблюдал за соучениками, поднимавшимися за столами и называющими себя.
— Сергей Харченко, — представился чистенький, аккуратный мальчик с подбритыми бровями и тщательно расчесанным пробором на красиво очерченной голове. Ваня еще на экзаменах обратил на него внимание и подумал, что они, наверное, будут дружить. Харченко шагал по лестнице сразу через две ступени — одной ему было мало, и эта привычка говорила о его беспокойном, чего-то ищущем, торопливом характере.
Понравился ему и скромный Виктор Чижов, и болезненный, всегда сонный Юзик Нуллер, и замкнутый, молчаливый Алексей Петров. Но были подростки дерзкие, наглые, которые чем-то отталкивали, настораживали.