Календарь Морзе
Шрифт:
— Ну да, это ж, как ты его сейчас — патернализм, ну.
— А вот нифига. Государство всегда заботится только о себе. Взять, вот, к примеру, пенсионную систему. По твоей мысли, если человек в государстве почитается полноценной мыслящей единицей, то его пенсия — его личное дело. Откладывай в банк под проценты, копи, инвестируй — будешь иметь обеспеченную старость. Не стал — твои личные проблемы. Иди, ночуй в картонной коробке на свалке, конкурируй за ужин с крысами. Так?
— Ну да, — сказал я неуверенно, чуя подвох, — примерно так.
— А теперь, представь, что стало по-твоему.
Вариант номер один: все граждане, понимая, что старость неизбежна и здоровье не бесконечно, всю трудовую жизнь тщательно просчитывают экономическую целесообразность вложений и откладывают деньги, заботясь об их сохранении и преумножении. Все пенсионеры богаты и счастливы, отдыхая на пляжах и в санаториях.
Вариант два: очень небольшая часть граждан подойдет к своему будущему достаточно ответственно, чтобы откладывать деньги, и при этом еще и окажется достаточно подкованной в области финансов, чтобы эти деньги не просрать. Это, по большей части, будут как раз те люди, у которых и так все в порядке, и госпенсия им не очень-то и нужна.
Славик откинулся на стуле, посмотрел на меня сквозь стакан и ехидно спросил:
— Ну и какой вариант ты считаешь более вероятным, исходя из своего понимания природы человеческой?
— Второй, — признал я. — Люди — идиоты. Большая часть просто забьет, живя сегодняшним днем: «До старости еще дожить надо, а новый „Айфон“ уже вышел!» Остальные деньги сначала отложат, но потом отдадут их продавцам чудодейственных лекарств, кредитным манипуляторам и мошенникам на доверии.
— И вот, представь, — продолжил свою мысль Славик, — подходят к пенсионному возрасту те, кто провтыкал или просто не сделал накоплений. На улицах тысячи умирающих от голода стариков. Они, безусловно, сами во всем виноваты, никто не спорит. Но посмотри на это с точки зрения государства — нужен ему такой аттракцион? Скажут ли эти непенсионеры, мол, «Мы сами дураки, просим в нашей смерти никого не винить» или выйдут с плакатами «Мы всю жизнь работали, а теперь умираем от голода, спаси нас, чертово жестокое государство»?
— Думаю, тот еще хай поднимется…
— Вот и государство рассуждает примерно так же. «Нахрен нам такие праздники!» — думает оно и отбирает у граждан деньги принудительно и заранее, чтобы потом из этих денег, худо-бедно, но дать что-то этим кретинам, чтобы они не сдохли по своей же дурости. Это тот же патернализм, но он уже не выглядит такой дурью, как запрет булочек, верно?
— Ну… — почесал я в затылке, чувствуя, что меня только что развели, но не находя аргументов возразить.
— Вот так, путем несложных умственных экспериментов мы пришли к выводу, что чаще всего люди не слишком рациональны в своем поведении. И потому в наш гуманный век патернализм является не таким уж бессмысленным. Редкое государство в наши дни может спокойно позволить себе дать умереть всем дуракам: а кто ж тогда работать будет? Забавно тут другое — что наш мэр, считающий себя прогрессивным либертарианцем, постоянно прибегает к директивному патернализму, который считается признаком авторитарности.
— А что, бывает какой-то другой патернализм?
— Конечно, — Славик с удовольствием отхлебнул из стакана. — Существует либертарианский патернализм, как бы странно эти два слова ни смотрелись рядом.
— Это как?
— Директивный патернализм запрещает человеку жрать булочку для его же пользы, и человек возмущается. Либертарианский — манипулирует человеком так, что он остается в полной уверенности, что не жрать булочку — его собственный выбор. Например, можно выкладывать в супермаркете булочки в дальнем углу на нижней полке, заполнив все козырные места капустой и яблоками.
— Ага, щаз, — не поверил я. — В супермакете выкладывают на видное место товары с наибольшей прибылью, жратву с истекающим сроком годности или то, за что поставщик отдельно приплатил.
— Либертарианские утопии не менее утопичны, чем авторитаристкие, — пожал плечами Славик. — В результате всегда рулит государство, но авторитарное не стесняется в этом признаться.
— В общем, с патернализмом всё более-менее ясно, — собрался с мыслями я. — Но вот что у меня не сходится… Если гражданину нельзя доверить даже булочку себе выбрать — то какой он, к чертовой матери, избиратель?
— А вот в этом, — Славик поднял… нет, даже воздел к потолку палец, — и состоит контекстуальный дуализм социального мироустройства…
Через час и два стакана я ушел, не без труда отмахавшись от назойливой сисястой стрипитзерши, а Славик, кажется, предался грехопадению. Может быть, стоило его вывести за шиворот (директивный патернализм) или напугать триппером (патернализм либертарианский), но я уважаю чужую свободу делать глупости.
Глава 4
— Доброе утро! С вами Радио Морзе и Антон Эшерский. Сегодня, если вы вдруг забыли, тринадцатое июля. Однако если бы это было восемнадцатое, то мы отмечали бы День медицинского работника. Это те самые люди, которые знают о вас больше, чем вы сами, и у которых есть шанс однажды посмотреть на вас изнутри.
Итак, сегодня в студии программы «Антонов огонь» самый белый халат Стрежева, главврач городской больницы, глава департамента здравоохранения и прочая, прочая, прочая… Встречайте — Константин Евгеньевич Шалый!
Доктор Шалый был сед, высок и назидателен, но без белого халата выглядел как-то слишком штатски. Все-таки половина врачебной харизмы — в униформе и свисающем из кармашка фонендоскопе. Он выступал у нас рамках того, что я называл про себя «программой лояльности» — владелец радиостанции приятельствовал с мэром, и мне приходилось иногда давать эфир городским чиновникам. Видимо, чтобы горожане чувствовали заботу и пригляд.
— Ну что же, Константин Евгеньевич, как здоровье поголовья? — спросил я его для затравки. Чиновники редко бывают говорящими, чаще всего, чтобы они раскрыли пасть, в них приходится тыкать острой палкой.