Календарь Морзе
Шрифт:
У реки на узких мостках сидел, свесив к воде ноги, человек с удочкой. Совершенно обычный человек, в какой-то брезентовой легкой курточке, джинсах и кедах, бородатый и слегка встрепанный — рыбак, вышедший к утреннему клеву. Я подошел и зачем-то присел рядом, человек кивнул мне, как знакомому, хотя я его, кажется, видел в первый раз. Я обратил внимание, что он не забрасывает свою удочку, а держит ее вертикально одной рукой, второй придерживая свисающую леску с поплавком. На правой руке у него не хватало пальцев — указательного и среднего, а на безымянном было широкое потемневшее до черноты серебряное кольцо с какой-то глубоко прорезанной надписью латиницей. Я разобрал только «aetern…»
— Сейчас коряга проплывет, — пояснил рыбак. — Тогда заброшу. А то зацепится.
Из-за
— А вот и он, — удовлетворенно сказал рыбак. — Всегда первым берет. Голодный!
Он ловко подсек деревянное гибкое удилище и в воздухе забился, извиваясь, крупный судак.
— Хорош, чертяка! Килограмма на полтора потянет, как ты думаешь?
Я пожал плечами — не рискну выступать за безмен.
Человек аккуратно снял рыбу, осмотрел пробитую крючком губу, удовлетворенно кивнул и бросил ее обратно в воду.
— Отпускаешь? — спросил я без удивления. Мне все казалось правильным.
— Если я не отпущу его сейчас, то как поймаю следующим утром? Некоторые поступки все-таки необратимы.
Рыбак вытащил из кармана брезентовой ветровки кусок серого хлеба, отщипнул кусочек мякоти и скатал в шарик. Он делал это большим и безымянным пальцами, движение беспалой кисти казалось каким-то причудливым ритуальным жестом. Коротко поплевав на хлебный катышек, он аккуратно заправил в него крючок и забросил удочку.
— Через пять минут клюнет карась, но сорвется, — сказал человек. — Придется заменить наживку, и тогда возьмет хороший, крупный голавль.
Я огляделся — никакого ведра или садка для рыбы на мостках не было.
— Тоже отпустишь?
— Конечно.
— И зачем тогда?
— Чтобы все шло, как идет.
— А если не отпустишь? Что будет?
— Что-то другое, — пожал плечами рыбак. — Или то же самое. Не хочу проверять.
Мы помолчали, глядя на поплавок. Тот был неподвижен, медленно дрейфуя по течению — видимо, пять минут еще не прошло.
— И зачем все это тогда? — спросил я.
Поплавок дернулся, рыбак резко подсек, рыба на секунду мелькнула в воздухе и с громким всплеском канула обратно. На леске заплясал пустой крючок.
— Сорвался, заррраза, надо же!
— На улице Рериха восемь есть детский хоспис, — неожиданно сказал он, скатывая новый хлебный шарик. — Там шестеро детей. Один из них должен был завтра умереть, но завтра не настало, и он жив.
Рыбак насадил хлеб на крючок и закинул удочку.
— К Елене Андреевне Пименовой — переулок Спокойствия, дом три — должен завтра вернуться из колонии муж. Она знает, что он изобьет ее за многочисленные измены, а может, даже убьет. Каждый вечер она молится Марии Магдалине — думает, что та поймет ее лучше, чем Богородица, — чтобы завтра не настало. К Сергею Ивановичу Сбруеву, — улица Воздухоплавателей, дом семь, квартира пятнадцать, — завтра должны прийти судебные приставы, чтобы описать и вывезти имущество, потому что он сильно задолжал по кредиту. Это очень унизительно и неприятно, и он очень надеется, что завтра не наступит. У Семена Семеновича Загоруйко, — исполнительного директора ювелирного магазина «Тиара», — завтра начинается ревизия, которая вскроет огромную недостачу. Семен Семеныч несдержан и невезуч в азартных играх, его хорошо знают в «Поручике», покрыть недостачу ему нечем. Владелец бизнеса — бывший бандит и не склонен прощать сотрудников, запускающих руку в его кошелек, поэтому Семен обоснованно опасается за свою жизнь и здоровье. Светлана Евгеньевна Бороденко, улица…
— Не надо, я понял, — перебил я его. — Жизнь говно, люди боятся будущего, все мы когда-нибудь сдохнем, некоторых даже будет жалко. А как быть с теми, кто не украл деньги и ждет расплаты, а заработал и ждет зарплаты? С детьми, которые не умирают от рака,
— Откуда мне знать? Я просто рыбак, — ответил человек спокойно. — Не шуми, рыбу распугаешь. Сейчас голавль клюнет… Ага, вот и он!
Удилище свистнуло, воздухе мелькнуло длинное обтекаемое тело рыбы, ловко ухваченное тремя пальцами покалеченной руки.
— Вот он ты, мой красавец! — удовлетворенно сказал рыбак, освобождая крючок. — Все, до вечера больше клева не будет.
Возвращаясь в палатку, я услышал всплеск — голавль, надо полагать, вернулся в родную среду. А что в губе дырка — ничего, вставит себе пирсинг. Будет самый модный голавль в речке, все голавлихи будут мечтать наметать от него икры. С этими мыслями я залез под спальник, обнял Анюту и заснул.
— Вставай, засоня! Кофе готов!
— Хмбрмпрнахрен… — ответил я содержательно Анюте, вытаскивающей меня за ногу из палатки.
Пахло дымом и завтраком. С трудом стряхивая мутную заспанность, я оглядел странную компанию, сидящую у костра, и сразу вспомнил…
— Доброе утро! С вами Радио Морзе и Антон Эшерский! Я даже не буду говорить, какое сегодня число — уверен, вы угадаете. А вот если бы на календаре было седьмое сентября, это был бы «Всемирный день уничтожения военной игрушки». Один из самых нелепых праздников, которые только мог породить больной мозг выживающего из последнего ума человечества. Его выдумали какие-то обмудки из «Всемирной Ассоциации помощи сиротам», решившие, что игрушечные пистолетики увеличивают агрессивность. Какие-нибудь старые девы, всю жизнь тщетно ожидавшие изнасилования грубым брутальным солдатом с во-о-от таким ружьем, или слюнявые педофилы, боящиеся получить деревянным мечом по яйцам. Этот говнопраздник отмечают те, кто наряжает мальчиков в платьица, запрещает открывать двери перед женщинами, устраивает гей-парады и вводит общие туалеты — люди, для которых нет ничего страшнее нормального психически здорового мужика.
К счастью, их усилия не увенчались успехом — пока на свете есть хоть один предмет, которым можно указать на противника и сказать: «Паф! Ты убит!» — запрещать игрушечное оружие бессмысленно. В конце концов, игрушечный меч отлично получается из любой палки. Об этом нам расскажет сегодняшний гость передачи «Антонов огонь», Олег Гасионов!
Олег Гасионов, которого все звали уважительно «Олежень», бывший веб-дизайнер, ныне возглавлял Стрежевский Клуб исторической реконструкции, сменив, так сказать, мышку на меч. С компанией таких же недоигравших в детстве в «казаки-разбойники» великовозрастных детишек, они увлеченно наряжались в стрелецкие кафтаны и лупились тупыми бердышами, натягивали скрученные из гроверных шайб кольчуги и пыряли друг друга тупыми копьями, надевали военную форму и, наставив друг на друга игрушечные автоматы кричали «тра-та-та, ты убит!». Мне это занятие представлялось странным, но мне многие занятия, которым предаются вполне вменяемые с виду люди, кажутся странными. Надев на голову ведро с дырками, махать в лесу оглоблей — это ничуть не хуже, чем, например, гонять палками по льду кусок резины. Как по мне, даже если все хоккеисты мира вместе с фигуристами разом провалятся под лед, протертый до дыр керлингистками, человечество от этого ничего не потеряет, а Олежень хотя бы занимался этой херней за свой счет.
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! — весело сказал Гасионов в микрофон, — Сегодня мы приглашаем всех желающих на масштабную историческую реконструкцию! Наш клуб покажет осаду Стрежева поляками!
— Жертвы и разрушения будут? — спросил я.
— Как повезет, — засмеялся реконструктор. — Но пушка у нас самая настоящая, аутентичный двухфунтовый фальконет!
— Репой стреляет?
— Приноси репу — попробуем! А если серьёзно — зарядим пыжом, пальнем, будет громко и весело.
— И кто победит?