Календарь Морзе

Иевлев Павел Сергеевич

Официант принес мне пироженку. Он все еще был рыжеватым блондином, но на бейдже было имя «Николай» и надпись: «ТО HЕ ТОТ ЕHОТ».

— Спасибо, Коля, вкусные капкейки, — сказала Аня, он молча кивнул и удалился.

— Ань, тебе не кажется, что происходят какие-то странные вещи?

— Страннее, чем обычно?

— Да.

— Нет, нормально вроде все, — сказала Анюта, подумав. — Насколько у нас вообще может быть что-то нормальным. Я, знаешь, как-то уже попривыкла. Мне даже в чем-то начало нравиться…

— Там на площади сегодня Малдер обещал показать фокус. Будет доставать из шляпы инопланетян. Пойдешь?

— Откуда у него шляпа? — рассеянно удивилась Аня. — Не пойду, мне поработать

надо. Сам иди, потом расскажешь.

Она достала из сумки маленький красный нетбук и раскрыла его на столе, отодвинув свою чашку. Забавно, что моей чашки — ни пустой, ни полной, — на столе не было, пироженки тоже. Лежала только картонка с надписью: «ТЫ СЫТ».

— Ань, а мне разве кофе не приносили? — спросил я растерянно.

— Так ты же и не заказывал, — ответила она. — Лучше бы правда кофе попил, чем вопросы дурацкие задавать. Тут приличный кофе и выпечка хорошая. Я сюда почти каждый день хожу, ты не знал?

Она уже увлеченно возила пальцем по тачпаду, просматривая что-то на экране.

«Забавненько», — подумал я в который раз за день, хотя мне уже было немножко страшненько.

Я попрощался и ушел. За кофе, который мне то ли принесли, то ли нет, пусть им Шрёдингер платит. Который с котом. Или тот, который без кота, без разницы. Выходя заметил надпись над дверью: «ПИЛ ВИHО ОH И ВЛИП».

Вечерело, и я направился к площади Героев Литосферы, размышляя о том, что если у Шрёдингера кот то ли есть, то ли нет, — то это один и тот же Шрёдингер, или два разных? Если существует квантовая неопределённость кота, то не будет ли таким же неопределённым его хозяин? Ведь пока ящик не открыт, он одновременно котовладелец и котолишенец, а это два разных человека.

На площади постепенно собирался народ — не то чтобы много, но несколько десятков праздношатающихся горожан явно ожидали шоу. Заявление Малдера услышали многие — я даже немного погордился популярностью своей программы. Присев за уличным столиком небольшого кафе, я наконец-то получил свой кофе, чизкейк и пепельницу. Малдера пока не было, и я даже начинал склоняться к мысли, что он и не придет. Понемногу темнело, зажглись тусклые в сумерках фонари.

Площадь в городе была аналогом английского Гайд-парка, здесь часто выступали как региональные политики, так и просто городские сумасшедшие. Трибуной им служил невысокий каменный постамент от несостоявшегося памятника — чьего именно, версии расходились. Местный краевед Дмитрий Пурсон («не еврей!» — зачем-то сообщал он каждому при первом знакомстве) рассказывал на моем эфире, что якобы в середине тридцатых годов один скульптор-неоклассицист, воспользовавшись слабой образованностью представителей местных партийных органов, получил средства на памятник Ктулху, выдав его за символическую композицию «битва со спрутом империализма». Когда со статуи торжественно сдернули белое покрывало, некоторых, говорят, стошнило, у детей были обмороки, а жене секретаря обкома потребовалось длительное лечение в клинике нервных болезней. Впрочем, злые языки утверждали, что таким образом она просто избегала внимания карающих органов, немедленно заинтересовавшихся, что это за политически вредный ужас допустил ее супруг на народные деньги? К сожалению, дальнейшая судьба как самого изваяния (выполненного, по свидетельствам очевидцев, с потрясающим талантом и тщательностью), так и его автора по сей день остается неизвестной.

Впрочем, доводилось мне слышать и менее романтическую историю постамента, касающуюся преемственности региональной политики. Мол, изначально, во тьме веков, на постаменте была размещена довольно скромная статуя некоего городского отца-основателя. Однако каждый следующий руководитель города

усматривал в этом устремлённость в прошлое и подрыв личного авторитета, и приказывал заменить изваяние на более соответствующее исторической эпохе — то есть на своё. Однако местные скульпторы были столь неторопливы, а карьеры градоначальников столь мимолетны, что к моменту изготовления актуальной версии монумента, он успевал устареть — следующий правитель отнюдь не желал лицезреть напоминающую ему о бренности славы мирской статую предыдущего. Пока продолжался цикл бесконечного обновления версий, постамент перманентно пустовал, и горожане успели к этому привыкнуть. Удачная форма — ступенчатая сзади и отвесная спереди — делала постамент удобной трибуной для выступлений, так что теперь его просто драпировали в соответствующие политическому моменту цвета к очередному празднику, и вместо изваяния градоначальников, там выступали сами руководители города, отчего вышла большая экономия материалов и денежных средств.

Отвлекшись, я не сразу заметил, что на постаменте уж некоторое время стоит Малдер. Он воспользовался моим советом, помылся и переоделся, и издалека в сумерках мог сойти за нормального члена общества. Вид у него, впрочем, был не торжествующий и не триумфальный, а какой-то усталый и поникший.

— Горожане! — сказал он негромко, но его все услышали, и на площади наступила внезапная неестественная тишина.

— Я долго думал, что живу среди обывателей, безразличных и тупых. Что я окружен посредственностями, которым наплевать на все, кроме их пошленького личного комфортика. Что вокруг меня бессмысленные особи, которые только потребляют и размножаются.

Собравшиеся молча слушали. Никто не возмущался, не смеялся и не орал — собравшись полукругом вокруг постамента зрители смотрели на Малдера с равнодушным пристальным интересом, будто на какающего жирафа в зоопарке.

— Я хотел верить, что есть что-то, кроме вас. Я хотел верить, что когда это что-то повиснет над вами, вы оторвете свои рыла от корыта со жратвой и посмотрите в небо.

Малдер достал из кармана тот самый пультик с лампочкой и начал тыкать им в собравшихся. Устройство мигало красным и издавало противный звук тревожного зуммера. С каждым таким звуком отчаяние на его лице становилось все более заметным.

— Я думал, что окружен людьми! — трагически возвестил он. — А вы… Вы вообще никто!

Да, похоже доконтактировался Малдер с Космическим разумом. Сорвало крышечку с чайничка.

Там временем свет фонарей вокруг постамента как будто стал меркнуть. Оглянувшись, я понял, что это иллюзия. Ее создавал падающий с неба тонкий конус света, яркость которого плавно нарастала. В его луче, как в свете театрального прожектора, был Малдер, все еще стоящий с вытянутой в сторону зрителей рукой. Зрители безмолвствовали. Он откинул голову назад, а потом, как будто опираясь на воздух, опрокинулся на спину и повис в полуметре над постаментом в классической позе похищаемого тарелкой — прямое тело, вытянутые ноги, длинные волосы красиво свисают вниз. Загляденье просто. Надеюсь, он сменил носки, иначе это будет межгалактическая диверсия.

Тело Малдера плавно и медленно возносилось вверх, за ним, вопреки всяким законам оптики обрываясь в воздухе, поднимался световой конус. В полной тишине он поднялся выше окружающих площадь зданий и, моргнув, исчез. Объект, его втянувший, разглядеть, к сожалению, не получилось, но не сомневаюсь, что это была самая растарельчатая тарелка во всем космическом сервизе. Малдер такую заслужил.

— Красота! — восхитился я вслух.

— Вам понравилось? — оглянувшись, я увидел, что за моим столиком с чашкой чая в руке сидит Александр Анатольевич.