Калейдоскоп

Зелинский Станислав

Прежде пунцовые юбки, пунцовые ботфорты. Вроде пустяк, но очаровательный, связывающий и с традицией и с тенденцией. Темно-синие накидки и пунцовые юбки сохранились лишь в каталоге народной одежды, в литературных памятниках. Мне не нравились в людях Зятьпреза их наглость, апломб, жестокость, но было бы несправедливо отказать им в организаторских способностях и последовательности в делах. Стоит ли этого Шнелля? Если мы начнем оспаривать целенаправленность усилий, доходить до оценок, что стоит много, а что стоит мало, скоро

всем всего расхочется. Шнеллю Лоз я знал по слухам; женщины, которых себе воображаешь, распаляют интерес и самые бурные чувства. По этим, собственно, причинам мое отношение к афере проделало путь между крайними мнениями, от полного отрицания до продиктованного рассудком одобрения.

Ботфорты носят для верховой езды и на охоте. Шнелля в ботфортах до середины ляжки? Шнелля на метле в яркой обуви? В старину охотились на ведьм, старух трухлявых и неприглядных, а теперь на такой же метле, вызывая удивление и симпатию, стартует Шнелля Лоз, а ля пейзанка!

Тем временем в комнате стало совсем темно. Уличный фонарь, испорченный морозом в нашумевшую «зиму столетия», загорался и гас, отбрасывая на потолок равномерные блики. Я зажег свет, присел к письменному столу и долгонько возился со счетами. Итог оказался счастливым.

Внучок г-на Рожи относился к срокам серьезно. Позвонил, как было уговорено, прислал машину, чтобы я посмотрел генеральную репетицию. Шофер, отлично вышколенный, прибыл минута в минуту. Я приказал везти себя к Уморниковой.

Перед домом какой-то здоровяк без рубахи (сросшиеся брови, лоб высотой в два пальца, но торс гладиатора) грузил в пикап картонные коробки с надписью «Бывш. Э. Ведель». — «Дома?» — «А где ж еще?» Гладиатор очень торопился или просто был неразговорчив. Я постучал в приоткрытые двери, вошел. Уморникова в мужском обществе пила зеленый чай винного цвета.

В двух словах я вспомнил Тадеуша, его тетку, цеппелин, объяснил также цель неожиданного визита. Уморникова — глаз хитрый — с ходу все схватывала, обошлось поэтому без лишней болтовни. Пригласила сесть, подала чай в стакане и пирожное с фруктами из крюшона: «Домашнее, не отказывайтесь».

Слева — Уморникова, справа — гость, мужчина в летах, но крепкий, загорелый, с медной лысиной, просвечивающей сквозь седой ежик. Я явно помешал их разговору, поэтому теперь: погода ничего, но надолго ли? Что нынче постоянно?

— Натура человеческая, — заметил Седой Еж и ложечкой указал на окно. Пикап как раз выезжал со двора. — Только вернулся, и опять…

— Работает, потому что работу получил. Чайку? И пирожное непременно!

— Ворье, — Седой Еж не дал мне заговорить. — Ворье, — повторил и со злостью отхлебнул чая.

— Бытруд, сегодня все зовется иначе. Ну, Малинке с другого бока кричат нынче Мелисса, корова таращит глаза, ей и в голову не придет, что это к ней обращаются. Чайку?

— Только не очень крепкого.

Бытруд допил стакан

и перевернул его в знак того, что больше ни капли.

— Уморникова, сделайте это для меня, я вас прошу.

— Вы рассказываете сегодня очень странные вещи. Не те времена, не те годочки, мне уж пора туда…

— В той стороне приходское кладбище, — проинформировал вполголоса Бытруд.

— Вы сами запрещали!

— Правда… — он склонил голову. — Было и так. За половину того, что сейчас говорю, в старые времена сам бы себя запер. Налейте, Уморникова, за согласие и исполнение желаний.

— Да разве ж я знаю, чего себе желают?

— Мне пора.

Поднялся и Бытруд.

— Я вас провожу.

Аккуратно взял меня под руку и свел с дороги на лесную тропку, поднимающуюся навстречу шуму движков и голосам перекликающихся людей. Я брезгую панибратством, пробовал освободить руку, но Бытруд держал крепко. В какой-то момент он остановился и заглянул мне в глаза.

— Продались?

— Ничего не знаю.

— А я знаю все. Вас тоже впишу, но двумя буковками. Уморничанка просила, раз вы приехали, чтоб без фамилии, из понятных личных соображений. Сегодня дело не мое. Дальше сами дойдете.

Он извинился и под предлогом, что «за надобностью», исчез среди деревьев.

Я попал в водоворот интенсивных приготовлений.

— Рекомендую вам холодные закуски в буфете, — заметил Внучок г-на Рожи, — тут атмосфера — с ума сойти недолго.

Наступила, наконец, ночь, и с ней осечка. Замечание мадемуазель Лоз о том, что с луной тоже не все получилось с первого раза, вызвало ликование. После перерыва мы встретились у микрофонов.

— Давайте Ротмистра, — закричал Зять Президента. — А, вот и наш моральный авторитет!

— Исключительно в делах отсидки. Мадемуазель Лоз, — Ротмистр вздохнул, — плохо переносит воздушный океан. Как кверху зад, как почует с исподу воздух, оборачивается, такая у нее оригинальная привычка, и мгновенно теряет равновесие. Ввиду этого я заменил деликатное седелко глубоким седлом с высокой лукой, добавил стременной ремень и стремена. Сидеть ей будет как Стефану Баторию подо Псковом.

— Расхождение с традицией. Седло с высокой лукой не найти ни на старинных гравюрах, ни в моем тексте. Вы мне испортили текст.

— На голой палке ее не удержать даже кнутом, — Ротмистр развел руками.

И мне этот солдафон начинал действовать на нервы. Вместо того чтобы как человек щелкнуть каблуками, удалиться и заняться делом, он перебирал ногами, как девка на троицу.

— Чего еще? — бросил Зять Президента без обычной вежливости в голосе.

— Она хочет шпоры. В ботфортах без шпор не выйдет на старт.

— Так будьте любезны, дайте ей шпоры, а нам покой. Белибердой голову нам забиваете.

— Мадемуазель Лоз имеет в виду золотые шпоры. Высокой пробы и приличного веса.