Калигула. Тень величия
Шрифт:
XXXIII
Носилки были тесными настолько, что Мессалине пришлось сидеть, прижавшись к Клавдию. Она дрожала от страха и досадливо ворчала на неудобства, чтобы хоть как-нибудь отвлечься.
— Неужели ты не мог купить носилки попросторнее? — ругалась она. — Ты настолько тучен, что нам невозможно поместиться здесь вместе.
Клавдий блаженно улыбался и молчал, лишь поглаживал время от времени рукой ее округлую грудь, ощущая, как твердеет его плоть. Такого блаженства он не испытывал никогда за всю свою унылую жизнь.
— Я не хочу отпускать тебя одну, Мессалина, — сказал он, когда девушка с досадой оттолкнула его похотливую руку. — Ты моя невеста и не должна показываться без жениха в тех местах, где тебе может угрожать опасность.
— Еще чего, старый сатир, — зашипела девушка. — Я должна это сделать сама. Германик вырвет тебе язык, если увидит.
— Тебе не обязательно встречаться с ним, Валерия, — сердито ответил Клавдий. — Ты подвергаешь наши жизни страшной опасности. Что если Калигула узнает о твоем визите в тюрьму?.. Я чересчур мягок с тобой.
— Не узнает, — отмахнулась Мессалина. — Ты не понимаешь… Я обязана встретиться с ним, прежде чем его казнят.
Носилки качнулись и остановились. Девушка ступила на подножку, подставленную рабом, и растворилась во тьме, откуда Клавдий расслышал ее приглушенный голос и звяканье монет. Наступило томительное ожидание.
Мессалина легким шагом устремилась по коридору вслед за стражником. Ее бил озноб, ведь совсем недавно она сама была узницей этой страшной тюрьмы. Как странно, подумалось ей, еще сутки назад мне казалось, что отсюда нет выхода, а теперь я вернулась сюда по доброй воле и как свободный человек.
Тюремный страж отворил заскрипевшую дверь и дал ей в руки факел.
— У тебя немного времени, госпожа. Я буду рядом, если понадоблюсь. Мессалина сунула ему в руку еще несколько денариев и вошла внутрь.
Огонь выхватил из мрака узкую камеру, похожую как две капли воды на ту дыру, где сидела она.
— Германик, — прошептала девушка, увидев юношу, спящего в углу на соломе.
Звук ее голоса разбудил его, и он вскочил, уставясь на нее во все глаза.
— Ты? — потрясенно вымолвил он.
Слезы полились из глаз Мессалины, когда она увидела его обезображенное побоями лицо. Она опустилась на колени прямо на грязный пол.
— Прости меня, любимый! Заклинаю всеми богами, не таи зла! — она протянула к нему руки в страстной мольбе. — Я так испугалась!
Гемелл презрительно смотрел на нее и молчал, грудь его бурно вздымалась.
— А если не прощу? — наконец ответил ей он, и в голосе его зазвенел металл.
Мессалина захлопала длинными ресницами.
— Тебе известно, как я рискую, прийдя сюда? Но желание увидеть тебя превозмогло все страхи, — горячо зашептала она, на коленях подвигаясь к нему. — Я люблю тебя, Германик, я люблю тебя!
Розовый язычок коснулся ее нижней губы, и Гемелл застонал от нахлынувшего чувства. Его всегда умиляла эта трогательная привычка. Он кинулся к ней и, опустившись рядом, заключил ее в объятия.
— Я не могу ненавидеть тебя, Мессалина! Клянусь Венерой, это выше моих сил! Разлюбить тебя невозможно, и завтра я встречу смерть с твоим именем на устах, — жарко целуя ее мокрые от слез щеки, проговорил он.
Валерия расстегнула фибулу плаща, он сполз на пол, и Гемелл увидел, что она обнажена.
— О боги! — вскричал он, пробудив негромкое эхо. — Благодарю вас за это последнее утешение.
Они занимались любовью на расстеленном плаще, позабыв обо всем на свете, так страстно и неистово, что даже не заметили, как в приоткрытую дверь за ними вожделенно наблюдает стражник.
Не выпуская девушку из объятий, Германик овладевал ею снова и снова, неизвестно откуда черпая силы.
— Ты простил меня, любимый? — каждый раз требовала ответа Мессалина, едва Гемелл издавал сладострастный стон. — Скажи же, мне надо знать.
Но он молча вновь набрасывался на нее, прижимая к сырому полу хрупкое тело. Наконец, испуганная его чрезмерным пылом, Валерия попыталась вырваться, но Гемелл еще крепче схватил ее, вбивая мужскую плоть все глубже и глубже в ее лоно. Его сильные пальцы неожиданно сомкнулись на ее горле и начали сдавливать шею, не давая девушке вздохнуть. Мессалина забилась, точно птичка в силке, но Германик лишь продолжал насиловать ее, не ослабляя хватку.
— Простить? — вдруг зло сказал он. — Нет, я заберу тебя с собой в Тартар, грязная шлюха! Ты спуталась с моим дядей, думала, я здесь не узнаю об этом? Ты притащилась сюда вымолить прощение за свое предательство, но встретишь тут свою смерть. Я не покину этот свет, не отомстив такой твари, как ты!
Мессалина в ужасе захрипела, тьма уже начала сгущаться перед ее взором, как вдруг хватка резко ослабла, и она наконец смогла глотнуть воздуха.
Это стражник вовремя сообразил, что меж любовниками что-то неладно. Он отшвырнул Германика в угол, откуда тот, скорчившись от боли, засверкал глазами в бессильном гневе.
— Тебе опять удалось спастись, мерзкая гадина! Но мое проклятие настигнет тебя, и ты погибнешь страшной смертью! — иступленно выкрикнул он. — Тебя будут презирать еще при жизни, а после смерти заклеймят позором на века! Убирайся прочь к своему старику! Ему тоже не избежать кары за свое злодейство!
Мессалина потеряла сознание, и стражник, накинув плащ на нагое тело, выволок ее из камеры.
Девушка пришла в себя от того, что в лицо ей плеснули холодной воды. С трудом она открыла глаза и увидела перед собой ухмыляющуюся физиономию тюремщика.
— Меня зовут Теренций Секундус, — сказал он. — Я спас тебе жизнь, красотка. Его грязная рука с обломанными ногтями коснулась ее щеки. Мессалина попыталась возразить, но воспаленное горло издало лишь невнятное шипение. Дрожащими пальцами девушка нащупала кошель и поспешила отдать его стражнику. Секундус отбросил его на стол.