Калинова яма
Шрифт:
Я смутился.
– Что вы, самые обычные статьи. А вы не хотите переехать в Польшу? В Силезии вам может грозить опасность. Сейчас очень неспокойно.
– А, – Хониок махнул рукой. – Будь что будет! У меня там ферма. Неужели я брошу дело всей жизни? А что до Гитлера – да не пошел бы он к черту. Уверен, ему осталось недолго.
– Я же говорил, что среди немцев есть порядочные люди! – сказал Ожешко. – Порядочные и бесстрашные. Люди, в которых еще не заглох голос совести. А теперь пойдемте к Пивной улице, там есть отличное заведение.
Весь вечер мы пили пиво и разговаривали. Хониок был интересным собеседником для силезского
– И пусть нашему доблестному вермахту здесь дадут такого пинка под зад, чтобы они драпали до самого Берлина! – говорил он, пил и смеялся, а затем вновь становился серьезен. – Знаете, когда я читаю немецкие газеты, мне иногда хочется рычать от злобы. Эта бешеная собака не понимает, что найдет здесь свой конец! И я уверяю вас: среди немцев намного больше порядочных людей, чем кажется. Просто они задавлены, их не слышно, но они есть. И однажды они заявят о себе. Будьте уверены.
Я поддакивал и кивал головой. И все же мне он был неприятен, как неприятен любой человек, желающий поражения своей стране.
– Господи! – говорил Хониок, оглядывая кабак после глотка пива. – Каждый раз, когда я приезжаю сюда, я дышу воздухом свободы. Не смотрите, что я немец по паспорту: в душе я поляк. Сегодня мы все поляки. Все честные люди, оказавшиеся под тенью Гитлера.
– И все же лучше бы вам переехать сюда насовсем, – заметил я. – Зачем по собственной воле жить в стране, которую вы не любите?
– Я люблю Германию! – возмутился Хониок. – То есть, как сказать… Я ненавижу германское правительство, армию, всех этих пропагандистов, всю эту тупую, серую массу, которая повелась на их слова о величии народа.
– Но ведь народ – это и есть страна. – Я не мог упустить случая немного поиздеваться над его логикой.
– Народ одурманен! – воскликнул Хониок. – Они ничего не понимают! Их загнали в стойло, а они только и рады размахивать руками и орать свое нелепое «Зиг хайль, зиг хайль».
Он поднял вверх руку и карикатурно изобразил нацистское приветствие, исказив голос, выпучив глаза и оттопырив губу.
– Идиоты, – продолжал он.
– Ну так переезжайте сюда! – повторил я.
– У меня там ферма, – опять смутился Хониок.
Мы сидели в пивной до позднего вечера. Хониок изрядно напился, и Ожешко решил отвести его до дома. Я пошел к себе пешком, поскольку жил совсем недалеко.
Забавный парень, думал я, идя по освещенным фонарями улицам Кракова.
Тогда я еще не знал, что Франц Хониок все-таки сыграет свою роль в истории. В конце лета его арестует гестапо. 31 августа его накачают наркотиками, переоденут в форму польских повстанцев и вместе с несколькими заключенными отвезут на радиостанцию в Глейвице. Здесь его застрелят. Труп бросят у входа в здание станции как одно из доказательств польского нападения. Вскоре тела Хониока и других заключенных найдет местная полиция [15] . Ночью новостные службы Германии сообщат о дерзком нападении поляков на границе. Утром, выступая с речью в Рейхстаге, Гитлер скажет: «Сегодня ночью Польша впервые стреляла по нашей территории, используя регулярную армию. Мы ответим огнем не позже 5:45».
15
Так называемый «Глейвицкий инцидент».
В это время вермахт уже будет наступать по всей границе. Начнется стрельба в Данциге. На города Велюнь, Хойниц, Старогард и Быдгощ упадут первые бомбы.
Поезд Москва – Брянск, 17 июня 1941 года
– Товарищ, мы подъезжаем к станции Калинова Яма.
Эти слова Гельмут услышал будто сквозь толщу воды. Кто-то легко толкнул его в плечо. Он неохотно повернул затекшую шею и с трудом разлепил глаза: над ним расплывалась фигура проводника.
Тело слушалось с трудом. Он заснул в неудобной позе, согнув ноги в коленях и прикрыв рукой лицо.
– Так быстро? – спросил Гельмут и понял, что голос его слаб, а губы пересохли.
– Что? – переспросил проводник.
Гельмут облизнул губы и повторил.
– Половина третьего, – невозмутимо ответил проводник. – Вы просили разбудить.
– Помню, помню. Встаю.
Гельмут свесил ноги и провел двумя ладонями по лицу. «Наверное, я сейчас выгляжу ужасно помятым», – подумал он. Когда он снова открыл глаза, проводника в купе уже не было. На столе стоял подстаканник с чаем, блюдце с бутербродом и бутылка минеральной воды. Рядом была разбросана сдача – две на удивление новенькие, будто только из-под печатного станка, бумажки, и несколько блестящих монет.
Он глянул в окно: лесной пейзаж сменялся лугами, полями и редкими деревянными домиками, поезд постепенно замедлял ход.
Гельмут схватил стакан обеими руками и сделал несколько жадных глотков чая. Как ни странно, он был еще горячим. Он выпил половину стакана, поставил на стол и сладко потянулся.
В купе было невыносимо жарко. Очень хотелось спать. Все вокруг по-прежнему виделось будто сквозь легкую дымку.
Он взглянул на часы: уже было 14:35. Через пять минут поезд будет на станции. Здесь нужно будет найти связного Юрьева. В голубой рубашке и серой кепке, да. Учитывая сложившуюся ситуацию, никакого Брянска не будет: он выйдет прямо здесь и отправит шифровку о невозможности выполнить задание. Да, пароль, что-то про пирожки… «Где здесь можно купить пирожков с мясом», да. А отзыв – «Сам не могу найти, зато тут продается отличный квас». Отлично.
Только что проснувшийся мозг работал с огромным трудом. Гельмуту не хотелось думать о слежке, о задании, о своей работе, о грядущей войне – ему хотелось только окончательно сбросить туманный морок сонливости.
Он снова зевнул. Сделал еще глоток чая. Открыл бутылку минералки, немного выпил. Есть ему не хотелось.
Голова стала соображать немного лучше.
«Если я выйду на станции с чемоданом, это будет слишком подозрительно, – думал он. – Но в чемодане нет ничего важного – только плащ, пара обуви, несколько рубашек. Всем этим можно пренебречь. Пиджак тоже оставлю – слишком жарко».
Он вытащил из кармана пиджака бумажник и паспорт, сунул их в брюки.
Поезд ехал еще медленнее. Деревянных домиков за окном становилось больше, параллельно железной дороге протекала небольшая речка, на берегу которой сидел с удочкой парень в соломенной шляпе. Станция была близко.
Наконец за окном появилась пыльная дорога и грузовик на обочине, двухэтажный кирпичный дом, за ним еще один, показалась заросшая травой и мхом платформа, и наконец в поле зрения медленно вплыло здание станции.