Калки
Шрифт:
— Нет. Но языки даются мне легко. Так и должно быть.
— Должно быть?
— Да. Для того, что я обязан сделать.
— Ты всегда был Вишну?
— Всегда.
— И всегда знал, кто ты?
Сквозь дырочку в шторе проник солнечный луч, и темно-синие глаза Калки внезапно вспыхнули.
— Нет, — сказал он. А потом усмехнулся. — Да.
— И да, и нет?
— Или — и нет, и да.
— Я не отношусь к числу твоих последователей.
— А я никого не веду.
— Но ведь ты же должен… чему-то учить.
— Я пришел не учить, но готовить, — незамедлительно последовало в ответ.
— Готовить к чему?
— К концу.
— И когда он наступит?
— Скоро.
— Как скоро?
— Когда я сяду на белого коня и возьму в руку меч. Ты веришь в меня?
Я не знала, что ответить. Конечно, я не верила ни одному его слову. И тем не менее улавливала исходившую от него слабую ауру. Она могла быть религиозной. Но я была уверена, что эта аура была исключительно — да, исключительно! — сексуальной. Поклонники святой Терезы из Авилы считают, что эти два чувства не так уж отличаются друг от друга.
— Ты требуешь слишком многого.
— Я должен.
— Мне бы хотелось узнать одну вещь. — От близости его тела у меня захватывало дух. — Зачем тебе все эти хлопоты, если ты собираешься уничтожить мир? Я хочу сказать: почему бы не покончить с ним одним махом? А потом начать все заново, или что там у тебя на уме… Иными словами, зачем молиться? Зачем устанавливать свои законы, если все равно все умрут? — От Калки пахло не то сандалом, не то чистой кожей блондина. Кожа у блондинов пахнет иначе, чем у нас, брюнетов.
— Я больше не устанавливаю новых законов. — Калки вытянул ноги. Меня бросило в пот. — В прошлом я формулировал общие принципы. Давал законы. Но со времени зарождения человеческой расы их придерживалась лишь горстка людей. Сейчас я здесь в десятый и последний раз. Для законов слишком поздно. Самое большее, что я могу для вас сделать, это помочь очиститься, помочь вам достичь безмятежности, помочь стать ближе ко мне.
Калки смотрел мне в лицо так, словно оно было картой с крестиком в том месте, где зарыт клад.
— Будучи Буддой, я показал путь к просветлению, лежащий через отказ от всех желаний, а в конечном счете от себя самого. С теми, кто следовал по моему пути, я поделился знанием того, что «Я» не существует, что есть только Сунья, прекрасная пустота, бездна, в которой есть все и ничего более. Но я не достиг успеха и в образе Будды. До Будды я был Кришной и проиграл. До Кришны я был Рамой и проиграл тоже. Хотя в образе Рамы я уничтожил царя демонов Равану, который украл мою жену. За исключением нескольких святых душ, меня всегда скрывала от людей пелена их собственного невежества.
— Но если ты действительно бог, то можешь смахнуть эту пелену когда захочешь.
Калки не дал ответа на этот вечный вопрос. До сих пор раздражительные боги никогда не отвечали, если их спрашивали прямо: «Раз ты не любишь зло, зачем ты изобрел его?» Думаю, де Виньи был прав: «J’aime la majest'e des souffrances humaines» [19] . И все же если бы богом была я, то бы не радовалась человеческим страданиям, какими бы величественными они ни были. Совсем наоборот. Скорее всего я вообще не стала бы наживать себе лишние хлопоты и создавать человеческую расу.
19
«Я люблю величие человеческих страданий» (фр.).
— Занавес упадет только в последний день, — лаконично сказал Калки. — Тем временем я тоже развиваюсь. Хотя моя сущность вечна и неизменна, я не завершусь как Калки, пока не настанет день, когда я воссяду на белом коне и истреблю человечество.
— Чтобы начать все сначала?
— Как я пожелаю.
Надо сказать, что ничто так не подавляет физическое желание, как беседа о конце света. Но тут я почувствовала… что? Я обязана быть абсолютно точной. Эта часть повествования — критическая. По-латыни круциальная. Круциальная — производное от «крукс». То есть крест. Я думала, что он либо сумасшедший, либо гениальный актер, либо то и другое вместе. Но от деловитости, с которой он говорил о конце — о Конце Света! — у меня побежали по спине мурашки. В тот момент я ощутила, что моя жизнь тоже приближается к концу. Главным и нерушимым законом нашего существования является второй закон термодинамики: все катится под откос. Но я не могла думать о том, что кто-то уже выключил двигатель.
В аэропорту мы поднялись на борт «Гаруды».
— Мне всегда хотелось быть хорошим летчиком. — Калки опустился в кресло второго пилота и пристегнул ремни. Я продемонстрировала ему приборы. Он все схватывал на лету. Повторять дважды не требовалось.
Наверху я позволила ему взять управление. У него была хорошая координация. Он сказал, что ему очень понравилась книга «За гранью материнства», особенно места, посвященные описанию полетов.
— Вот почему я захотел познакомиться с тобой. — Он был прост, прям и обаятелен. Бог?
Мы говорили об авиации. Я рассказала ему о проблемах, с которыми пришлось столкнуться женщинам-летчицам. Во время Второй мировой войны Жаклин Кокран и Нэнси Лав (я однажды встречалась с ней; она была красавица) научили многих женщин испытывать и перегонять самолеты для американской армии. Они создали организацию «Женщины-летчицы, обслуживающие Вооруженные силы» (ЖЛОВС), в которую входило больше тысячи человек. Естественно, мужчины пришли в ярость. В сорок четвертом году конгресс распустил ЖЛОВС. Тридцать лет спустя (в частности, благодаря и моим усилиям) женщины-летчики завоевали право служить как в армии, так и на коммерческих авиалиниях. Временем нашего триумфа стал сентябрь семьдесят шестого года, когда десять женщин стали участниками программы подготовки военных летчиков на военно-воздушной базе Уильямс близ Финикса. После этого меня избрали почетным членом ордена Фифинеллы, основанного оставшимися в живых членами ЖЛОВС. Я любила встречаться с этими женщинами. Некоторые из них знали Амелию. Мы были сестрами… Калки слушал меня с интересом и сочувствием.
Я дала Калки подняться на высоту двенадцать тысяч метров и взять курс на гору Эверест, дымившуюся, как сухой лед на солнце. Кажется, я уже использовала это сравнение. Г. В. Вейс не повторил бы его. А я повторю.
— Кто, — спросила я, — вчера подложил бомбу в «Гаруду»?
Похоже, Калки нет до этого дела.
— Индийская разведка. Американская разведка. АСЕАН. Кто знает? Какая разница?
— Ты знаешь доктора Ашока?
Калки кивнул.
— Как тебе нравится его парик?
— Выглядит неубедительно.