Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод)
Шрифт:
– Я сказал, что они заберут Расмуса и отправят его за границу, вот что я сказал. Завтра вечером сюда прилетит самолёт и заберёт его.
Еву-Лотту передёрнуло. Но потом она с криком накинулась на Никке:
– Это же гнусно! Подло! Какие же вы мерзкие! Подлые старые киднепперы!
Никке не защищался. Он дал ей себя поколотить. Сидел тихо и казался очень усталым – ведь он почти не спал этой ночью.
– Дёрнула же их нелёгкая совать нос не в своё дело, – сказал он наконец. – Неужели нельзя было отдать Петерсу те бумаги – сколько из-за них шуму! – и покончить со всем этим. Не было бы никакой
К этому времени Расмус успел обдумать то, что Никке сказал о полёте за границу. Он сравнил две возможности. Что интереснее – полететь на самолёте или стать Белой розой? Хорошенько всё обмозговав, он принял решение:
– Знаешь, Никке, не полечу я за границу, потому что я тоже стану Белой розой.
Он забрался к Никке на колени и подробно растолковал ему, как это будет здорово. Всё рассказал – про то, как издают воинственный клич, как крадутся ночами и сражаются с Алыми. Для Расмуса было очень важно, чтобы Никке понял, насколько это удивительно, чудесно и захватывающе – быть Белой розой. Когда Никке это поймёт, ему станет очевидно, почему он, Расмус, не может лететь за границу.
Но Никке только мрачно покачал головой:
– Да нет, малыш, не быть тебе Белой розой. Слишком поздно.
Расмус слез с его колен и отошёл.
– Уй-юй, какой же ты глупый, – сказал он. – Конечно, я стану Белой розой, во как!
Никке направился к двери – его кто-то позвал.
Расмус увидел, что он уходит, и понял, что надо спешить, если он хочет получить ответ на один важный вопрос:
– Никке, вот если плюнуть с самолёта, через сколько времени слюна долетит до земли?
Никке обернулся и озабоченно посмотрел на оживлённое лицо мальчишки.
– Не знаю, – сказал он серьёзно. – Завтра вечером сам и проверишь.
13
Ева-Лотта сидела на раскладушке и думала. Покусывая свой локон, она отчаянно думала, и пришла к выводу, что положение безнадёжное. Она заперта в этой клетке. Как она может помешать им посадить Расмуса в самолёт и отправить за границу? И что за козни строит Петерс? Может быть, теперь, когда он потерял всякую надежду заполучить бумаги, предположила Ева-Лотта, он задумал вынудить профессора сделать заново все расчёты, а для этого его необходимо переправить в какую-нибудь лабораторию. А Расмус будет у Петерса заложником. Бедный маленький Расмус! До сих пор всё было более или менее благополучно, но что с ним станет, когда он окажется у бандитов за границей? Ева-Лотта представила, как профессор корпит за письменным столом, а злобный тюремщик заносит над Расмусом плеть и кричит: «Изобретай, не то…»
Думать об этом было мучительно, и Ева-Лотта тихонько застонала.
– Ты почему пищишь? – спросил Расмус. – И когда же Никке придёт и выпустит меня? Я хочу лодочки пускать!
Ева-Лотта всё думала и думала, и мало-помалу в голове её стала зарождаться мысль. И когда она наконец созрела, Ева-Лотта оживилась и, подбежав к Расмусу, сказала:
– Сегодня очень жарко, не правда ли?
– Ага, – согласился он.
– Не мешало бы нам искупаться, как думаешь?
Это сработало. Расмус запрыгал от радости.
– Да, да! – закричал он. – Пойдём, пойдём купаться, Эва-Лотта! Я покажу тебе, как я плаваю. Я умею целых
Ева-Лотта в преувеличенном восторге похлопала в ладоши.
– Я обязательно должна посмотреть, как ты плаваешь! Но для этого нужно, чтобы ты хорошенько попросил Никке и уговорил его отпустить нас.
– А как же, – сказал Расмус весьма уверенно. Он-то знал, чего мог добиться от Никке, если очень хотел.
И когда Никке появился, Расмус немедленно атаковал его:
– Никке, ну, пожалуйста, можно нам пойти купаться?
– Купаться? Это ещё зачем?
– Так ведь жарко очень, – наседал Расмус. – А раз жарко, то ведь можно пойти искупаться?
Ева-Лотта сидела и помалкивала. Самое разумное сейчас – целиком и полностью положиться на Расмуса.
– Я могу проплыть пять гребков, – сообщил он Никке. – Хочешь посмотреть, как я плаваю пять гребков?
– Да-а, почему бы и нет? – медленно протянул Никке. – Но пойти купаться… Нет, боюсь, эта затея шефу не понравится.
– Но ведь я не смогу показать пять гребков, если не пойду купаться, – возразил Расмус с убийственной логикой. – И как можно плавать без воды?
Он считал, что теперь дело в шляпе. Никке ведь не дурак, чтобы добровольно отказаться от возможности посмотреть, как Расмус плавает. Он сунул ладошку в огромную Никкину лапу и сказал:
– Ну пошли…
Никке неприязненно посмотрел на Еву-Лотту.
– Ты не пойдёшь, – сказал он сурово.
– Нет, Эва-Лотта пойдёт с нами, чтобы и она могла посмотреть, как я плаваю, – потребовал Расмус.
Устоять против этого живого детского голоска было трудно. Никке презирал себя за слабость, но до сих пор Расмусу удавалось добиться от него почти всего, стоило ему лишь сунуть свою ладошку в его руку и посмотреть на него радостными, полными ожидания глазами.
– Пошли, что ли… – проворчал Никке.
О, как Ева-Лотта мечтала об этом! Сбежать по тропинке к причалу, броситься вниз головой в прозрачную воду, сверкающую и играющую в солнечных лучах, а потом улечься на мостках, зажмуриться и ни о чём, ни о чём не думать! Но сейчас, когда мечта Евы-Лотты осуществилась, это было мучительным промедлением на пути к осуществлению её большого плана. Что касается Расмуса, то он был на седьмом небе от счастья. Словно весёлый лягушонок, плескался и скакал он в мелководье у самого берега. Никке сидел на краю причала и наблюдал, а Расмус усердно брызгал на него, хохотал, кричал, прыгал… Но когда он плавал, он становился ужасно серьёзным, задерживал дыхание до тех пор, пока лицо его не делалось ярко-красным, а потом выдыхал и радостно кричал Никке:
– Ну, видел теперь? Видел, как я плаваю? Целых пять гребков могу проплыть!
Нике, может, и видел, а может, и нет.
– Ты потешный маленький озорник, – сказал он. Это были единственные слова, произнесённые им по поводу необыкновенных достижений Расмуса в плавании, но прозвучали они как похвала.
Ева-Лотта лежала на спине, убаюкиваемая волнами. Она смотрела прямо в небо и непрерывно повторяла про себя: «Спокойно, только не волнуйся! Всё будет хорошо».
Но до конца она в этом убеждена не была, и когда Никке крикнул, что пора вылезать на берег, почувствовала, что от волнения побледнела.