Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод)
Шрифт:
Она сидела не шелохнувшись долго-долго, ей совсем не хотелось двигаться. Она сидела бы так да сидела и ничего больше в своей жизни не делала.
Но тут проснулся Расмус, и Ева-Лотта поняла, что она должна взбодриться.
– Пойдём, Расмус, мы не можем здесь больше оставаться.
Она с беспокойством огляделась. Солнце уже не светило. На небо выплыли большие тёмные облака. Видно, собирался ночной дождь. Уже упали первые капли.
– Я хочу к папе, – сказал вдруг Расмус. – У меня больше нет сил ходить по лесу, я устал и хочу к моему папе!
– Сейчас мы не можем пойти
Она пробиралась меж кустов, и Расмус следовал за ней, поскуливая, словно маленький щеночек.
– Я есть хочу… и мне скучно без моих лодочек…
Ева-Лотта больше не отвечала.
Вдруг она услышала горькие всхлипывания. Обернувшись, Ева-Лотта увидела маленькую горемычную фигурку, стоявшую посреди черники, с дрожащими губами и глазами, полными слёз.
– О Расмус, не плачь! – уговаривала его Ева-Лотта, хотя самой так хотелось заплакать. – Не плачь, милый мой, маленький Расмусик! Ну почему ты плачешь?
– Я плачу, потому что… – захлебнулся Расмус. – Я плачу, потому что… мама лежит в больнице!
Даже у того, кто собирается стать Белой розой, должно быть право плакать, если его мама находится в больнице.
– Но ведь она скоро выпишется, ты сам говорил, – утешала его Ева-Лотта.
– Я всё равно буду плакать, – заупрямился Расмус. – Потому что забыл плакать об этом раньше… Глупая Эва-Лотта!
Дождь усиливался. Холодный, немилосердный, он очень скоро промочил насквозь их лёгкую одежду. Становилось всё темнее и темнее. Почернели тени между деревьями. Скоро будет трудно разглядеть что-нибудь на расстоянии шага.
Спотыкаясь, Ева-Лотта и Расмус пробирались вперёд – промокшие, потерявшие всякую надежду, голодные и несчастные.
– Не хочу я ходить по лесу, когда темно! – кричал Расмус. – Ну не хочу я!
Ева-Лотта стряхнула с лица несколько капель, а может быть, и несколько слезинок. Потом остановилась, прижала к себе Расмуса и дрожащим голосом сказала:
– Белая роза должна быть храброй. Теперь мы оба Белые розы – и ты, и я. И сейчас мы сделаем что-то очень интересное.
– А что? – спросил Расмус.
– Сейчас мы залезем под ёлку и будем спать там до завтрашнего утра.
Будущий рыцарь Белой розы завопил так, будто в него воткнули нож:
– Не хочу я спать в лесу, когда темно! Слышишь, глупая Эва-Лотта, не хочу я… не хочу!!!
– А в нашем шалаше ты разве не хочешь посидеть?
Это был голос Калле, такой уверенный и спокойный. И голос этот прекраснее ангельского, подумала Ева-Лотта. Она, конечно, никогда не слыхала и не видала ни ангела, ни архангела, но была уверена, что при всей своей прелести и красоте они не могли бы сравниться с Калле, появившимся вдруг с карманным фонариком в руке. Глаза Евы-Лотты налились слезами. Но теперь их можно было не сдерживать.
– Калле, это ты… это правда ты? – всхлипывая, сказала Ева-Лотта.
– Ну и ну! Да как же вы сюда попали? – недоумевал Калле. – Вы сбежали?
– Не то слово! Мы бежали весь день, – ответила Ева-Лотта.
А Расмус добавил:
– Мы убежали, чтобы я стал Белой розой.
– Андерс! –
Они сидели в шалаше на срезанных еловых ветках и были очень счастливы. Дождь всё лил и лил, темнота в лесу стала гуще, а им хоть бы что! В шалаше уютно и тепло, и на них сухая одежда. Жизнь не казалась больше горькой и безотрадной, как ещё совсем недавно. Маленькое голубое пламя спиртовки, которую прихватил с собой из дома Калле, весело плясало под кастрюлькой с горячим шоколадом, и Андерс нарезал толстые ломти белого хлеба.
– До того хорошо, что не верится, – сказала довольная Ева-Лотта и вздохнула. – Мне сухо и тепло, а когда я съем пару-тройку, а может, целых шесть бутербродов, то буду ещё и сыта.
– А мне бы немного ветчины, – заявил Расмус, – и ещё шоколаду.
Он протянул свою кружку, получил добавку и, наслаждаясь, пил горячий шоколад большими глотками. Облачённый в тренировочный комбинезон Калле, он почти целиком исчез в его чудесном шерстяном тепле, правда, пролил на него несколько капель шоколада. Он с удовольствием спрятал в комбинезон даже пальцы ног, чтобы ни одна частичка его тела не мёрзла. До чего же всё чудесно, до чего здорово: и шалаш, и комбинезон, и бутерброды с ветчиной – всё-всё-всё!
– А я теперь самая настоящая Белая роза, Калле? – просительно сказал Расмус, проглотив очередной кусок.
– Да, теперь уж совсем немного осталось, – заверил его Калле.
Сам он в этот миг был бесконечно счастлив. Надо же, как хорошо всё складывалось! Расмус спасён, бумаги спрятаны, скоро весь этот кошмар закончится.
– Завтра с утра пораньше берём лодку и гребём к материку, – сказал Калле. – Потом звоним дяде Бьёрку, чтобы полиция туда отправилась и вызволила профессора, лишь тогда профессор получит свои бумаги…
– Когда Алые услышат обо всём об этом, у них уши отвалятся, – сказал Калле.
– Кстати, а где бумаги? – полюбопытствовала Ева-Лотта.
– Я их спрятал, а где, не скажу, – ответил Калле.
– Это почему же?
– Лучше, если об этом будет знать только один человек. Пока мы не в полной безопасности… Лучше мне пока держать язык на замке.
– И правильно, – согласился с ним Андерс. – Завтра всё и узнаем. Только представьте – завтра мы уже будем дома! Вот здорово-то!
Однако Расмус был другого мнения:
– А по-моему, гораздо лучше сидеть в этом шалаше. Я бы здесь жил и жил… Ну хотя бы ещё дня на два мы могли бы здесь остаться?
– Нет уж, спасибочки, – возразила Ева-Лотта и вздрогнула, вспомнив те жуткие минуты в лесу, когда Никке и Блюм были совсем рядом.
Надо бы им покинуть остров ещё до рассвета. Сейчас их скрывала темнота, а днём они будут беззащитны. Никке ведь сказал, что обыщет каждый кустик. Да и Еве-Лотте не хотелось оставаться здесь, дожидаясь, пока он сдержит своё обещание.