Кама с утрА. Картинки к Фрейду

Розина Татьяна

— И куда ты пойдёшь работать? К станку? Думаешь там лучше? У станка так затрахают… забудешь, как тебя зовут. К тридцати превратишься в тётку, а к сороковнику в бабку. Восемь часов отпашешь, а вечером… вечером будет тебя трахать не лишь бы кто, а родной сожитель, от которого воняет перегаром круглые сутки и круглый год. Что, не так?

Я слушала Анжелку и молчала. Она снова была права. Но что-то ещё меня останавливало от принятия окончательного решения.

— Анжелка, не сгущай краски… я могу не только на заводе у станка. Попробую устроиться куда-нибудь в бюро. Я же английский знаю.

— Ну, и дура же ты законченная! В бюро! И опять будут тебя трахать. Шефы и

начальники. Пока у тебя товарный вид, конечно, будет. А как выработаешься, выкинут за ненужностью и новую на твоё место возьмут. И, заметь, трахать твои шефы будут тебя за бесплатно! Ну, за мизерную зарплату, которой тебе на чулки едва хватит. Ты этого хочешь?

Анжелка прикурила длинную сигаретку, выпустила дым и отставила руку, манерно отставив мезинчик. Она внимательно смотрела мне в глаза и, видя, что я терзаюсь, решила добить, вспомнив ещё один аргумент.

— Да, кстати… переводчица хренова. Говоришь, английский знаешь? Так тебе зелёная дорога к Интуристу. С твоими данными и твоим английским будешь там иметь успех… и ты пойми, главное ведь даже не то, что иностранцы это тебе «не лишь бы кто», а приличные, ухоженные мужики, и даже не то, что за секс с этими джентльменами ты ещё будешь зелень стричь, так у тебя, заметь, у тебя, дуры… ещё и шанс будет.

— Какой, господи, шанс? — обречённо спросила я, почти сдавшись.

— Да какой же ещё? Шанс убраться из этого дерьма… Ни на заводе, ни даже в бюро у тебя такого шанса не будет. А вот около Интуриста он есть. И какой!

Мысль о коренных изменениях в жизни в виде перемены страны проживания засела в меня глубоко. А брак с иностранцем как решение проблемы стал моей мечтой. Большинство девиц, занимающихся горизонтальным бизнесом, делали это в погоне за деньгами, я же в основном ради того, чтобы найти мужа и убраться подальше от самой себя. От всего, что пришлось пережить в детстве и в период пубертата.

Мне почти удалось поймать «птицу счастья» в лице толстого, но вполне приветливого Дитера из Франкфурта, который на Майне. Холёный бюргер со всем и при всём. Как говорится то, что доктор прописал. У нас с ним всё складывалось как нельзя лучше и ничто не предвещало провала. Моя мечта грозила превратиться в реальность. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Она решила гвоздануть меня по башке в очередной раз. Дитер влюбился в Жанку. В Жанку, которую я подобрала на улице. Вернее, которую из жалости выкупила за сущие гроши у дешёвого сутенёра, где она подрабатывала, занимаясь минетом. И вот эта самая Жанка, Жанка-минетчица… стала обладателем моей мечты. Дитер женился не на мне, а на Жанке. Се ля ви. Жанка, а не я, отправилась за кордон. Я ей звонила пару раз. Но… «богатые тоже плачут». Что поделать?

Люди меняются, стоит им изменить свою жизнь. Жанка стала ныть, что Дитер противный, что он считает деньги и требует отчёта за потраченное на бензин и ещё какую-то ерунду.

— Представь, ты только представь… — задыхаясь, тараторила Жанка, пытаясь вывалить наболевшее мне в ухо, — вчера такой базар устроил. И за что? За что, я спрашиваю… за то, что я немного превысила скорость и принесли штраф. Радовался бы, что меня сфоткал автомат, а не полицейский остановил. То бы счёт был куда больше. Я ить пёрла выпившей.

— Мне бы твои заботы, девочка моя… — обречённо думала я про себя, без энтузиазма выслушивая Жанкины жалобы и почти не отвечая на произносимый ею понос.

Маленькая и хрупкая женщина-подросток, которую я так полюбила, осталась лишь в памяти. Жанка-минетчица, перебравшаяся во Франкфурт, стала фрау Яной Пфайфер…

Жанна

1.

Время

бежит неумолимо. Иногда кажется дню нет конца. Да, что там дню… порой, час тянется невыносимо долго как каракатица. А иногда оглянешься назад и уже не видишь прошлого. Будто прошло не пять лет, а вечность. Исчезло оно во мгле, ты уже толком и вспомнить не можешь — то ли было, то ли приснилось. Когда-то казалось, что живу в болоте. Всё одно и тоже. Одно и тоже. Потом всё сменилось. И страна, и язык, и окружение. И опять… всё одно и тоже. Одно и тоже…

Серые будни Иваново слились в один ком недоваренного месива. Даже когда попала в Москву, несмотря на круговорот вокруг да около, лично у меня изменений больших в жизни не предвиделось. Днём сидела у тётки Светы, потом плелась к Седому. Там «принимала на грудь» полстакана водки, чтобы забыться и приступала к своей несложной работе… тупо распахивала рот и сосала, сосала, сосала. Я не видела ни того, кто ко мне подходил, ни то, что в меня совали. Перед глазами мелькали пёстро-говённые пятна чьих-то рубашек, джемперов, застиранных штанов.

Единственным ощущением того времени был запах. Вернее вонь. Вот её я имела через край. Её и запомнила навсегда. Невыносимые ароматы били в лицо, стоило стоящему передо мной мужику расстегнуть штаны. К горлу подкатывал ком, готовый вырваться наружу, но его, словно кляпом, забивали назад. Рвотные массы собирались внутри, просились выплеснуться, но…

Сейчас всё это вспоминается, как сон или история, услышанная от случайной попутчицы в купе ночного поезда. Даже те люди, с кем я общалась, мать, например, Светка, Седой… даже их лица растаяли и забылись. Да что Светка, даже Вероника ушла куда-то в туман. А ведь прошло всего-ничего.

Иногда кажется, что не время разделило меня от той, прежней жизни. А граница. Обычная географическая, политическая с погранцами и столбиками в полоску. Я их, правда, никогда не видела. В смысле столбики. Из Москвы к Дитеру прилетела на боинге, и столбики остались далеко внизу, на земле, под крылом самолёта. Из иллюминатора было не рассмотреть. Да и пограничников встречала только раз, когда приземлилась во Франкфуртском аэропорту. С тех пор больше я не летала на восток. А при пересечении границ на запад погранцы ни разу не встречались. Нет их тут. Да, тут много чего нет, что было в прошлой жизни. И много чего тут есть, о существовании чего там даже не знали. Именно эта разительная разница и создаёт впечатление иной жизни. Впрочем, это не впечатление, это действительно другая жизнь. Хуже или лучше, у каждого свой отсчёт. Но другая. Сто пудов другая.

Тогда, в начале девяностых, эта разница была особенно очевидной. Это теперь, говорят, в Москве есть всё. Правда не для всех, а для тех, у кого есть бабки. Но есть всё… как когда-то на Одесском рынке. Возможно сейчас Москву не отличить от Мюнхена. Не знаю, не была, не видела. Сравнивать не могу. Но тогда… тогда я прибыла из Москвы во Франкфурт, и сразу поняла, что попала в мечту.

Правда, это была не моя мечта, а Вероникина. Может, поэтому я чувствовала себя неуютно. Но как бы там ни было, моя жизнь перевернулась с ног на голову. А, может, наоборот. Трудно сказать, где же я стояла на ногах — в своём задрипанном Иваново, на грязном балконе заваленном хламьём или на дырявом и засаленном кресле Седого? Сто процентов могу утверждать, что та жизнь мне не нравилась. Но и жизнь среди сверкающих витрин магазинов, в огромном белом доме с окнами на всю стену и мужем-бюргером тоже не принесла мне радости. Тут, не меньше чем и раньше, я чувствовала себя стоящей на голове.