Камень духов
Шрифт:
Тут он на миг проснулся, вздохнул полной грудью и снова погрузился в сон. На этот раз видит Помпонио ту же реку, себя и Умугу на том же месте, где стоял он в прошлом сновидении с Хилем Луисом. Только место выглядит по-другому: светит солнце, вода в реке чистая, как в горном ручье. На другом берегу – стойбище рода: шалаши стоят по кругу, курятся дымки. Все как тогда, когда они с Умугой были детьми. И сестра, стоящая рядом с ним, будто вернулась в те годы, стала девочкой с двумя черными косами. Она смеется, зовет играть Помпонио в догонялки. Он отказывается, хотя и себя чувствует ребенком. Но каждый индейский мальчик знает, что когда-то станет воином. А воину не к лицу играть в девчоночьи игры… Потом видит Помпонио, как из отцовского шалаша выходит на берег мать. Она зовет их с Умугой к себе. Мать совсем молодая, красивая.
Проснулся Помпонио с тяжестью на сердце и ощущением неосознанной вины. Вовремя проснулся: кто-то появился в ущелье. Сначала показалось индейцу, что возвращается Хиль Луис – так шуршала галька под коваными копытами его коня. Потом понял: в ущелье чужие, и их много.
Помпонио рывком поднялся со шкуры, бесшумно подошел к бойнице, прислушался. Эхо Гиблого ущелья донесло до чутких ушей индейца позвякивание сбруи и оружия, тихие голоса чужаков. Они были еще далеко, и у Помпонио оставалась возможность скрыться – за тыльной стеной бунгало в скале был еще гамбусино вырублен проход. По нему, протискиваясь боком, можно было пробраться в одну из штолен, которыми, словно поваленное дерево личинками, была избуравлена запирающая ущелье скала. Эти штольни были хорошо изучены бушхедерами. Самая дальняя выходила в пещеру на обратной стороне горного хребта. Нырни в этот скальный лабиринт Помпонио, и никто не сумеет его догнать. Однако индеец не двинулся: что-то подсказало ему – надо остаться и ждать.
Ждать Помпонио пришлось недолго. Из тумана вышел конь без седока. Индеец узнал жеребца Хиля Луиса. Конь фыркнул и заржал, почуяв знакомое жилье. Мустанг Помпонио отозвался. Потом из тумана выехали несколько всадников и остановились, разглядывая жилище бушхедеров и не решаясь двигаться дальше. Посовещавшись, всадники спешились, и вперед вышел один:
– Эй, есть кто живой?
Помпонио не ответил.
– Помпонио, если ты здесь, отзовись! Я, капитан Луис Аргуэлло, хочу говорить с тобой… – кричавшему не надо было представляться: индеец хорошо помнил того, кто однажды брал его в плен.
– Я готов выслушать тебя, бледнолицый, но сначала пусть скажет черноусый: он принес то, что хочет Помпонио? Где Умуга?
Черноусый встал рядом с Аргуэлло.
– Ты, краснокожий, задаешь много вопросов… Неужели ты забыл об этом? – тут он потряс в воздухе амулетом Помпонио. – Твоя душа у меня в кулаке!
– Да, бледнолицый, я помню о том, что не могу поднять на тебя руку, но и ты не забывай – твоя скво в моей власти!
– Красная собака, я убью тебя, если ты сейчас же не отдашь мне сеньориту! Я убью твою сестру, ты слышишь меня? Вот она, твоя Умуга… Смотри! – по знаку черноусого два рейтара вывели вперед сестру индейца.
– Не угрожай мне, бледнолицый! Ты забрал душу Помпонио, но не его смелость. Помпонио сумеет постоять за себя и за свою сестру… – показывая, что ему неведом страх, индеец вышел из бунгало.
– Берегись, брат, они обманут тебя! – на языке
– Замолчи, мерзавка! Что ты ему сказала? – черноусый схватил индианку за волосы и резко дернул ее вниз.
– Бледнолицые умеют воевать только с женщинами! Отпусти ее! – в голосе Помпонио было столько силы, что черноусый разжал пальцы, хотя и не без угрозы:
– Я подарю тебе ее скальп, краснокожий, если ты еще не понял, кто здесь хозяин…
– Подождите, подождите… Давайте договоримся мирно, – попытался урезонить спорщиков Аргуэлло. Но без успеха.
– Ты, бледнолицый, ругаешься, как старая женщина, ты не хозяин своих слов! – крикнул черноусому Помпонио. – Я знаю: ты готов убить любого из своих собратьев, но ты – шогодайя, потому хочешь сделать это чужими руками!
– Тебя я убью своими собственными, вонючий койот! – черноусый вырвал у рейтара ружье и вскинул к плечу.
– Остановись, Герера! – окрик Аргуэлло потонул в грохоте выстрела, но индианка, стоящая рядом с черноусым, успела ударить по стволу.
Порыв спасти брата оказался для Умуги смертельным. Пуля Гереры угодила в базальтовый валун и рикошетом попала женщине в голову. Бледнолицые на какое-то время оторопели. Тем временем Помпонио успел скрыться в хижине.
Аргуэлло дал приказ подчиненным спрятаться за камнями, ожидая, что индеец станет стрелять по ним. Но выстрелов не последовало. Несмотря на это, рейтары долго не решались двинуться вперед через открытое пространство. А когда рискнули и короткими перебежками добрались до бунгало и заглянули в него, то не обнаружили ни разбойника-индейца, ни сеньориты Меркадо. Только ярко-зеленая шелковая ленточка, бывшая во время бала на руке Марии, теперь лежала на одной из шкур, застилающих пол убогого жилища.
Глава четвертая
Человеку, как никакому другому существу, свойственно стремление к свободе. Но совокупность людей, называемая обществом, всегда стремится ограничить свободу своих членов. Посредством религии, морали, традиций и принятых в этом обществе правил поведения. Причем несвобода навязывается человеку еще в детстве. Уже младенец испытывает ее на себе, всегда трактуемую взрослыми как благо. Это и путы пеленок, и закармливание сверх меры, и навязчивые ласка и сюсюканье. Стоит человеческому детенышу подрасти, его поведение ограничивают нормами этикета и табу, которые с завидным упорством внушаются ему родителями и наставниками. Но вот он становится взрослым, и в силу вступают законы страны или племени.
Одним словом, на протяжении всей жизни человек не волен поступать в соответствии с собственной волей. Если, конечно, он не хочет противопоставить себя всему свету… И это противоречие личности и общества имет место везде: и в развитых государствах, и у дикарей. Различие лишь в том, что у последних ограничения личной свободы теснее и естественнее связаны с природой и предрассудками, чем у испорченного техническими и научными открытиями цивилизованного человечества. И еще неизвестно, где сам человек чувствует себя более свободным. Если верить, что душа его свободна по своей природе, то можно предположить, что в любом из человеческих обществ она продолжает пестовать мечты о том самоопределении, о той первозданной воле, какой обладали наши прародители с момента создания их Творцом и до дня изгнания из рая.
Эти мечты нашей души ищут себе выход и находят его во всем, что дает человеку надежду: в вере, в творчестве, в любви… В последней особенно, ибо нигде так не чает найти отзвук наша душа, как в душе, которую она возлюбила. Ничто не дает такую иллюзию свободы чувств и поступков, как единение близких душ…
Обо всем этом думалось Марии Меркадо в самое неподходящее для подобных размышлений время – когда она силилась развязать путы, стягивающие ей руки. Впрочем, почему неподходящее? Сеньорита всегда ощущала себя свободной, хоть и была воспитана в католическом духе. Наставления францисканцев, рассказы о Страшном суде воспринимались ею как сказки, к ней самой не имеющие отношения. Родители ни в чем особенно не стесняли, если не считать наказа выйти замуж за Гомеса Гереру. Да и это до определенного времени не воспринималось Марией как покушение на свободу – Гомес был красивым и богатым сеньором, партией во всех отношениях завидной. Но так было, пока она не встретила другого. Того, о ком не переставала думать и теперь, оказавшись в руках похитителей.