Камень-обманка
Шрифт:
Трубчанинов в последний раз помог адмиралу облачиться в шинель, подбитую мехом, и снова отошел к Занкевичу.
Пепеляев, грузный, чуть выше среднего роста, но казавшийся квадратным из-за своей толщины, все время поправлял пенсне.
Вышли на мороз. Станция, казалось, вымерла. Но все знали, что это не так. Чехи, японцы, солдаты и офицеры Политцентра, дружины большевиков следили за каждым шагом человека, одетого в шинель с адмиральскими погонами.
Нестеров привел арестованных в комнату, служившую приемной для высокопоставленных гостей Иркутска. Это был большой, хорошо
Все сели. Нестеров кивнул Фельдману, и тот, положив перед собой лист бумаги, быстро стал писать акт о передаче Колчака.
Адмирал и Нестеров сидели друг против друга… Внезапно Колчак вздрогнул: офицер смотрел на него пристальным, пожалуй, даже напряженным взглядом. Почти тотчас Нестеров поднялся, сказал:
— Адмирал, отойдемте в сторону.
Они направились к дальнему окну. Молодой человек сухо спросил:
— У вас есть оружие?
Колчак молча отогнул полу шинели, нашарил в кармане кольт и, взяв его за ствол, подал Нестерову. Адмирал понимал: вероятно, там, в вагоне, офицер торопился, не хотел осложнять обстановки и не обыскал его.
Взяв кольт, Нестеров кивнул головой в знак того, что верит: больше оружия у арестованного нет.
Они вернулись к столу.
Все, в том числе чехи, подписали акт.
Нестеров поднялся, плотнее запахнул шинель, продырявленную германскими пулями и позднее аккуратно заштопанную. Тотчас за ним встали остальные.
Капитан сказал Тимиревой:
— Вам, Анна Васильевна, не надо идти с нами. Надеюсь, вы понимаете, куда и зачем мы идем.
— Да, но я — с ним.
— Мы доставим адмирала в тюрьму.
— Я знаю это.
— Арестованный будет заключен в одиночную камеру.
— В таком случае, я буду в соседней камере.
— Ну, как угодно. Идемте.
Вышли на Вокзальную улицу. Конвой тотчас оцепил арестованных плотным многослойным кольцом.
Зимние ночные переулки затаенно прислушивались к гулкому топоту шагов. Мороз доходил, кажется, до остервенения, а может, это лишь казалось Колчаку, шагавшему с Нестеровым впереди других.
Стали спускаться к Ангаре, к тому месту, где еще недавно стоял понтонный мост — единственное средство сообщения города с железнодорожной станцией.
В сильном морозе ничего не было видно, и Колчаку приходилось щупать тропу ногами.
Нестеров подозвал начальника конвоя, сказал вполголоса:
— Передай командование помощнику, займись Пепеляевым. Я поведу Колчака.
Затем вытащил из шинели наган, взвел курок и резко приказал, кивая на тропу:
— Вперед, адмирал!
У Колчака поплыли в глазах багровые круги, сердце рванулось к горлу, и липкий, будто кровь, пот потек из-под шапки. Он отчетливо знал, как расстреливали красных в «колчакии», с ними долго не возились, и был убежден: конвоиры теперь отплатят тем же и без особых церемоний выпалят ему в затылок.
«Всё… — почти в беспамятстве подумал он. — Конец».
Адмирал ссутулился, втянул голову в плечи и быстро, чуть ли не бегом зашагал по тропе, моля бога, чтоб он не лишил его присутствия духа в эти последние секунды жизни. Однако прошло мгновение, второе, а выстрелов не было.
«Может, осечка, — тоскливо подумал Колчак. — Замерзло масло в оружии».
Он оглянулся. За ним шел Нестеров, и его потрепанная шинель гулко хлопала на ветру. Дальше угадывалась тучная фигура Пепеляева, и в напряженной тишине слышались не то молитвы, не то всхлипывания бывшего премьера.
Противоположный берег Ангары был виден издалека. Оттуда, прорываясь через густые хлопья тумана, тянулись к середине реки толстые пучки огней. Адмирал понял: фары автомобилей. Его ждут.
Вскоре Колчак и Нестеров выбрались на берег.
Неподалеку от прогимназии, небольшого двухэтажного дома, выходящего на Набережную и к проезду бывшего понтонного моста, стояло несколько машин. Приплясывали, пытаясь согреться, стрелки и кавалеристы. Их было, вероятно, около двухсот человек, может, меньше, и Колчак с озлоблением подумал, что здесь хватило бы одной-двух батарей, чтобы сделать из них кровавое месиво. Но — увы! — у него уже давно не было под рукой ни пушек, ни надежных людей.
В громоздкий, резко пахнущий бензином и маслом «Чандлер» сели Колчак и Нестеров, в следующий за ними «Кадиллак» — Пепеляев, Тимирева и начальник конвоя.
Шофер Нестерова Иван Калашников круто взял с места, и машины, сопровождаемые конницей, направились к окраине города.
В тюрьме Колчака и Пепеляева развели в одиночки. Тимирева наотрез отказалась уйти в город, и ее тоже пришлось отвести в камеру.
Пепеляев вел себя отвратительно. По дороге в контору тюрьмы он всхлипывал, у него прыгала нижняя челюсть, тряслись щеки.
— Извольте держаться прилично! — выкрикнул злым фальцетом Колчак. — Не забывайте: вы сын и брат генералов!
— Отстаньте от меня! — в свою очередь взвизгнул Пепеляев.
Одиночка, куда привели Колчака, была мрачная и холодная комната, но в этом склепе все-таки можно было думать и готовиться к допросам.
Пока адмирал сидел в тюрьме и давал показания, в Иркутске что-то резко изменилось. Чрезвычайную следственную комиссию по его делу, организованную еще Политцентром и сохранившую свой состав после того, как эсеры и меньшевики вынуждены были отдать власть коммунистам, возглавил теперь человек, на пощаду которого Колчак не мог рассчитывать.
Председатель Иркутской губернской ЧК Чудновский лишь недавно выбрался из той же тюрьмы, где теперь сидел адмирал. Коммунист чудом избежал смерти. Он был вполне корректен на допросах, но эта внешняя учтивость только подчеркивала его холодную ярость и непримиримость к врагу.
Колчаку становилось все труднее уходить от ответов на жесткие прямые вопросы.
Раньше правые эсеры Алексеевский и Лукьянчиков, меньшевик Денике расспрашивали Колчака о его далеком и безобидном прошлом, выясняли мельчайшие детали отношений с государем, князьями и послами. У следователей, насколько мог судить арестованный, был разработан огромный перечень вопросов, и можно было надеяться, что к самому страшному — к «колчаковщине» — они приблизятся не скоро. А там, даст бог, спохватятся союзники или подойдет Каппель, уходящий от красных в Забайкалье и на Дальний Восток.