Камень. Книга 4
Шрифт:
— Лучше, конечно, чтоб Государю о произошедшем доложил я.
— Думаешь? — отец ненадолго задумался и опрокинул стакан. — Вариант. — кивнул он. — Всяко лучше, чем мы с Гришкой ему позвоним. Папа разбираться не будет, просто головы нам открутит… Благодарить не буду, сам накосячил, сам и разруливай.
После этих слов заворочался и полковник Пожарский. Он со стоном уселся на кровати и обнял голову руками:
— Какого хрена?
Цесаревич вновь наполнил свой стакан и метнулся к дружку:
— Испей, Гриша, живой воды!
Активно
— Лешка, какого хрена? — вскочил полковник с пустым стаканом в руке.
— Григорий Михайлович, — вздохнул я, — попрошу вас в разговорах со мной впредь тщательно выбирать выражения. Кроме того, любые проявления огня с вашей стороны будут восприниматься мной как прямая и явная угроза. Дядя, отнеситесь к этому предупреждению крайне серьезно, больше предупреждать не буду.
Я пожелал, чтобы стакан разбился и чуть двинул рукой, обозначая движение…
Огненная плеть щелкнула по стакану, и дядьку окатил взрыв из стеклянных осколков.
В палатке все замерли, а я продолжил:
— Надеюсь, мы с вами друг друга поняли, Григорий Михайлович?
— Да, Ваше Императорское Высочество. — пробурчал он.
— Присаживайся за стол, дядька Григорий. — улыбнулся я. — Папе есть, что с тобой обсудить. Стаканы в шкафчике.
А сам направился к койке Александра, чтоб убрать осколки стакана. Только встряхнул одеяло, как услышал от отца:
— Алексей, вернись за стол. Я все сделаю.
Через минуту по нашим кроватям и полу палатки забегали маленькие воздушные смерчи, которые вынесли весь мусор и пыль в открытую отцом дверь.
Полковник Пожарский от дальнейшего приема «живой воды» отказался, как, впрочем, и Цесаревич, пить они предпочли чай. Во время чаепития опять всплыл вопрос о том, кто будет докладывать Императору о ЧП. Даже Годун согласился, что докладывать надо именно мне. А вот дальше в отце взыграли нужные инстинкты:
— Алексей, а теперь еще раз расскажи-ка нам о происшествии. Со всеми подробностями.
Насторожился и Годун.
— Ждем полковника Литвиненко. — твердо сказал я. — Думаю, он сможет прояснить отдельные нюансы произошедшего.
— Хорошо. — подозрительно быстро согласился Цесаревич. — Мы с Григорием Михайловичем тогда пойдем. А вы с Дмитрием Олеговичем пока здесь поскучайте. Алексей, и палатку не покидай, ты же вроде как под арестом. — я кивнул.
— Саша, я племяша опасаться начинаю… — заявил Цесаревичу полковник Пожарский, когда они расположились в штабной палатке. — Вы как с ним умудряетесь общий язык находить?
— С трудом, Гриша. — вздохнул тот. — А так, правильный растет молодой человек. Ничего, пообтешется, лоска светского наберется, и будет не таким колючим. И, Гриша, не обижайся на Лешку за его слова, он не со зла, а в силу юношеского максимализма.
— Да понимаю я все… — отмахнулся Пожарский. — У самого такие же подрастают…
Прохор
— Леха, мы в двух операциях поучаствовали! — улыбался Александр. — В двух! Сначала была основная, а потом нас в срочном порядке перебросили на подмогу к другой группе!
— Вам хоть дали себя проявить? — улыбался я.
— Не особо, гвардейцы сами справились. — с расстроенным видом ответил он. — Мы с Колькой только поле для мака уничтожили. Но Прохор нам намекнул, что с завтрашнего дня вся наша операция вступает в завершающую стадию, и обещал настоящую работу.
Мы все уставились на воспитателя, который всем своим видом демонстрировал, что все будет именно так, но никаких подробностей мы от него не дождемся.
Дальше разговор коснулся уже меня, а именно того, как я провел этот день.
— День как день, ничего особенного. — пожал я плечами. — Гулял, любовался пейзажами… Скучно только было. Один только Дмитрий Олегович и скрашивал мое одиночество.
Годун на это только усмехнулся.
Приняв душ, Прохор с братиками ушли в столовую, а занялся тем, что начал переписываться с Алексией и Викторией. У нашей эстрадной звезды выходные были свободны, и она собиралась вернуться в Москву. Спрашивала и меня, вернусь ли я к этому времени? Ответил, что себе пока не принадлежу и ничего обещать не буду. Грустный смайлик, полученный от Леси, видимо символизировал ее грусть-печаль по этому поводу. Вика же не прекращала высказывать мне свои претензии по поводу того, что я, подлец, воюю там без нее, грозилась жестоко отомстить и передавала пламенный привет от Волкодавов. Написал и всей нашей компании, сообщив, что с нами все в порядке, настроение отличное, а за питание братьев слежу. Сашке Петрову писать не стал — именно в это время он должен был работать над портретом Императора в Кремле.
Отвлек меня один из подчиненных Годуна, сообщивший нам, что полковник Литвиненко вернулся в лагерь.
— Как поступим, Алексей Александрович?
— Сообщайте об этом Цесаревичу и полковнику Пожарскому, Дмитрий Олегович. И надо в любом случае дождаться Прохора и моих братьев, они тоже должны быть в курсе.
— Алексей Александрович, — Годун встал, — я могу надеяться, что вы палатку не покинете?
— Обещаю. — кивнул я.
— Тогда я пошел все организовывать.
В штабную палатку нас с Прохором, Николаем и Александром пригласил тот же подчиненный Годуна, который сообщил ранее о появлении Лешего в городке. К нашему приходу в штабной палатке уже собрались все заинтересованные лица — Цесаревич, полковник Пожарский и, собственно, слегка бледный полковник Литвиненко, который как раз сейчас подписывал какую-то бумагу под присмотром Годуна.
— Присаживайтесь, господа. — махнул рукой Цесаревич. — Алексей, тебе слово.
Я подошел к белой пластиковой доске и взял маркер.