Камень
Шрифт:
— Вероятно, эта мода вызвана потребностью практики.
— Я скажу, чем это вызвано… Человеку хочется иметь какое-то положение в обществе, стать значительным. Путей для этого предостаточно. Например, сделаться руководителем производства. Но ведь надо проработать много лет, накопить опыт, проявить себя, иметь организаторские способности… Трудно. Можно стать известным рабочим. Тогда надо повкалывать, надо попотеть, надо в спецовке походить… Трудно. Можно стать военачальником. Опять-таки надо послужить не один годик, по стране мытариться, себя не жалеть… Трудно. Стать
Она выглядела разочарованной. Не ждала такой горячности и таких слов не ждала. А каких? Утешительных?
— Впрочем, многим своя работа опостылела, — не удержался Рябинин от соблазна, надеясь, что она не согласится.
Но она кивнула с готовностью. И Рябинин ни к селу ни к городу вспомнил чищенные апельсины. Они лежали за буфетным стеклом, как шершавые бильярдные шары. Оттого что продавались без кожуры, в них не убыло ни вкуса, ни сока, ни витаминов. И всё-таки это были не апельсины, ибо не походили на маленькие солнца и не горели его огнём. К чему вспомнилось?
Вроде бы всё у неё есть: и молодость, и здоровье, и красота, и образование… И не глупа. А жизнь не удаётся. С мужем худо, работа претит… Чего-то не хватает, какого-то врывного витамина, как тем апельсинам не хватало солнечной оболочки, чтобы стать апельсинами.
Но этот взрывной витамин известен…
Когда Рябинин говорил с молодым человеком, то частенько впадал в странное состояние размытости лет и возраста; он как бы стоял на временной оси меж прошлым и будущим, свободно передвигаясь туда и обратно. И тогда не знал, он ли на двадцать лет вернулся назад, молодой ли человек на двадцать лет забежал вперёд… С Жанной подобное состояние не пришло, словно они были одногодки. Да и одногодки ли? Не моложе ли он её на те самые двадцать лет?
Этот взрывной витамин известен испокон веков…
Рябинин повёл головой — топаз, так и лежавший на столе, отозвался глубинным мерцанием, словно это был не кристалл, а льдистая толща.
— Жанна, вы как думаете, может человек летать? — задумчиво спросил он.
— Давно летает.
— Нет, без самолёта, а распластать руки, как крылья, и полететь?
— Человек тяжелее воздуха.
— А вечный двигатель возможен?
— Разумеется, нет. Как инженер говорю.
Она не улыбнулась, даже не насторожилась, отвечая уверенным голосом студента, вытянувшего счастливый билет.
— Жанна, а вы верите в «летающие тарелки»?
— Глупости.
— А в привидения верите? В духов, в сны, в телепатию?..
— Какие привидения — мы живём в век научно-технической революции.
— Жанна, вас случайно не тянет на станцию Яя?
— Нет. А что там?
— Не знаю, я там не был, но меня тянет.
— Почему?
— Название-то какое, Яя. А на станцию Ерофей Палыч тянет?
— Зачем мне эти станции?
— А вам не хочется купить… лошадь?
— К чему мне лошадь?
— Прокатились бы.
— Я вас не понимаю.
— А наесться… жень-шеня хочется?
— Наесться жень-шеня?
— Ну, нажраться жень-шеня.
— Нет, не хочется, — отрубила она, только теперь догадываясь о каком-то подвохе.
— Жанна, вы знаете английский и музыку, но вы очень скучный человек.
— Потому что не верю в привидения и не жру этот самый жень-шень?
— Ага.
— А вы его… ели?
— Ел.
— И в привидения верите?
— Верю.
— Вы, следователь, верите в привидения?
— Случались они в моей жизни…
— А-а, так вы меня тестировали? — удивилась она, дрогнув стремительным носиком.
— Ага, тестировал.
— Что во мне определяли?
— Степень молодости.
— Я же сказала, что мне двадцать семь.
— Ну, тогда я определял склонность к романтичности.
— Опоздали, романтичность уже прошла.
— Больно скоро.
— В студенческом стройотряде мы были знаете какими романтиками? Орали песни, работали от зари до зари, ели одну кашу… А наш командир, мой сокурсник, присвоил тысячу рублей. Тоже к романтике призывал.
— И вам хватило?
— Чего хватило?
— Хватило этого ловкача, чтобы разочароваться в людях?
— А вчера пошла в химчистку за своей дублёнкой. Говорят, что не могут найти. Жульё.
— У вас ещё и дублёнка есть? — Рябинин бросил непроизвольный взгляд на её шубу, белевшую на вешалке наметённым сугробом.
— Что тут странного?
— Хочешь быть свободным, носи дешёвые костюмы.
— Я не расслышала.
— А, ерунда.
— Так что в своём возрасте романтикой переболела.
— И что же теперь вместо романтики?
— Здравый смысл.
— Вот поэтому криогенная специальность и кажется вам холодной.
Она замешкалась с ответом, которые обычно были так скоры, что Рябинину казалось, что это его же вопросы отскакивают от неё, лишь переменив форму. Он тоже помолчал, раздумывая, откуда берутся приземлённые, скучные люди. От рождения, от воспитания? Или от того узкого пространства, в котором вырастают современные городские дети? У них лишь квартира, улица, школа. Замкнутое, неестественное пространство. И это для детей того человечества, которое вырвалось в космос, побывало на Луне и земной шар зовёт шариком… Загромождённая улица да квартирные стены влияли на психику детей, ограничивая взлёты фантазии. Но ведь каждый ребёнок видит и небо…
— Ну какое отношение имеет ваша детская романтика к моей специальности? — не то чтобы она вспылила, но чуть повысила голос и расширила глаза, сразу блеснувшие серым стеклом.
— Жанна, а вы пошли бы работать дворником?
— Нет.
— Платили бы две инженерские ставки. Пошли бы?
— Нет.
— А почему?
— Потому что неинтересно.
— Уверяю вас, что интереснее, чем сидеть без дела и бегать за обоями. А вы бы не пошли. Потому что не престижно.
— Да, и не престижно.