Каменные клены
Шрифт:
Надев плащ и завязав пояс, я посмотрела на себя, а потом еще на кого-то, стоящего, допустим, в дверях спальни. Вот так, да?Кто-то осторожный осклабился в глубине зеркала и двинулся ко мне. Женщина в плаще надула губы и тряхнула головой, быстрый беличий взгляд метнулся вправо и вверх. Нет, не так. Я медленно развязала пояс, распахнула плащ и посмотрела на свою грудь — две розовые волчьи ягоды вместо крупной янтарной морошки, нет, не то.
В кухне хлопнула дверь, где-то послышались босые шаги, потом, почти сразу же — бормотание крана и раздраженный визг кофемолки. Шесть часов.
Мне придется завтракать одной в кухне моей сестры, намазывать джем моей сестры на хлеб моей сестры и смотреть, как по клубной поляне снуют уборщики в бело-голубой униформе, пока моя сестра дремлет далеко отсюда, в брайтонском гостиничном номере, прижав к себе теплую тряпичную Фенью.
— От валлийского у меня сводит скулы, как от скороговорок, — сказал ты тогда, двадцать шестого декабря две тысячи третьего года, и заснул, натянув мое одеяло на голову. Ты и сейчас так спишь, вчера я заглянула в твою спальню, перед тем, как улечься в узкой гостевой кровати на антресолях, которые ты называешь мансардой.
Прошло пять лет, Дрессер, ты выглядишь и пахнешь иначе, но спишь так же, как спал в моей комнате с окном на Ирландский залив. Я помню колкий зимний воздух и потустороннюю перекличку паромов в белесом тумане. Я помню, что тихонько встала, достала из комода шерстяной чулок с залатанной пяткой и положила туда кусок черничного пирога и папины серебряные запонки.
Я знала, что маме это не понравится, но другого подарка у меня не было.
История — это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться.
В тот день я не стала дожидаться вечера, просто ушла в кино.
Записка Младшей оказалась тем самым мешком с пеплом из буддийской притчи: братья открыли его в голодный год, думая, что это последний запас муки, и погибли от разочарования.
Я не хотела видеть Эдну и Дрессера, не потому что боялась сорваться и устроить сцену, просто не могу смотреть в лицо людям, которые мне неприятны, — покрываюсь пятнами, смотрю в сторону и жую губами, как дебильная девочка.
Теперь трудно понять, что меня так расстроило, ведь я никогда не хотела Дрессера для себя, иногда он даже был мне противен, как рыхлый Фернандо Рей противен Кончите в старом фильме Бунюэля.
Я хотела Дрессера для других, чтобы они, наконец, отвязались от меня со своими предположениями. Я хотела Дрессера для других, потому что за его узкой прямой спиной я могла бы расслабиться и не думать о выражении своего лица, счетах от бакалейщика и непристойном количестве сушеной полыни под потолком.
Теперь припоминаю: кажется, я расстроилась из-за двух аккуратно упакованных чемоданов в комнате Младшей, к тому же — один был папин, с широкими ремнями, а уж на него у беглянки не было никакого права.
Она укладывалась спокойно, отбирая белье и свитера поновее, даже фотографии прибрала — я, разумеется, открыла чемодан и посмотрела. Даже статуэтку с камина, гипсовую балерину на пуантах, завернула в шерстяной носок. Так собираются в школьный лагерь на лето, а не в бега. Так не удирают в припадке безумия с чужим женихом — с ледяным шампанским из горлышка, с погоней по бездорожью.
Скучное семейное кино про измену, вот что она собиралась мне показать, скучное, как проплешины сангины в снегу, когда по свежему снегу проедет первая машина, выворачивая лохмотья вчерашней грязи.
… Парисатида, мать Кира и Артаксеркса, говорила, что если кто хочет вольно говорить с царем, тому надобны шелковые слова.
Пятое июля.
— Сегодня в нашем баре выпьют море портера и съедят гору орехов величиной с Бен Невис, — сказал Дрессер, допивая кофе у окна. — На время гонок этот город имеет свойство растягиваться, будто желудок кашалота.
— Ты ведь собираешься смотреть гонки? — он открыл шкаф в коридоре и достал оттуда круглую коробку. — Тогда надень шляпку, без шляпки тебя будут принимать за прислугу. И твое ангельское произношение тебе не поможет.
Я заглянула в коробку:
— Спасибо. Похоже, она сама ее выбирала.
Мы говорили женаи она, как будто избегали произнести имя Младшей. Может быть, смотрителя смущало, что он спал с обеими сестрами, как Анхис, царь дарданов? [58]
— До чего же снобское место этот Хенли, — сказала я, подливая ему кофе, — я читала в мемуарах Грейс Келли, что ее отца в двадцатых годах не допустили к участию, потому что он был сыном каменщика. Обыкновенного каменщика, не вольного.
58
Анхис, царь дарданов— согласно легенде, Зевс внушил Афродите страсть к Анхису, и та возлегла с ним в облике фригийской принцессы. На рассвете Афродита открылась Анхису и взяла с него слово никому не рассказывать о том, что произошло. Анхис слова не сдержал, и Зевс метнул в него молнию, которую Афродита отразила своим поясом. Однако это происшествие не прошло для Анхиса даром: он стал расслабленным и уже не мог ходить.
— Хенли — особое место, — поправил меня Дрессер. — Таких больше нет и быть не может.
— Еще бы, недаром люди здесь впадают в такое неистовство, что бросаются в Темзу и идут на дно под свист и одобрительные возгласы из партера.
— На дно? — Дрессер поднял на меня глаза с воспаленной полоской по краю века.
— Ты же сам мне рассказывал, помнишь, три года назад? Какой-то штурман бросился за борт в разгаре гонки, лодка стала легче и пришла первой, а штурман запутался в водяных лилиях и утонул!
— Ах это, — Дрессер кивнул. — Толку-то, что четверка пришла первой — ее дисквалифицировали и сняли с гонок. Но какой стойкий характер! Такие встречались только в девятнадцатом веке, возьми хоть принца Альберта.
— А что, принц Альберт тоже запутался в стеблях лилий? — засмеялась я, но Дрессер даже не улыбнулся, он всегда серьезен, когда говорит о королевской фамилии.
— Принц дал регате имя, — сказал он со значением. — Говорили, что это было второе физическое усилие, предпринятое в жизни Его Высочеством. Первым было расчесывание бакенбардов Его Высочества.