Каменный пояс, 1989
Шрифт:
— Мне тоже очень жаль, — Филиппенко отодвинул немного кухонную занавеску и вгляделся в темноту, пытаясь различить силуэт стоящей там машины.
В кухню забежал их сын — Димка. Схватил что-то на ходу, запуская по-детски узенькую ладошку в салатницу.
— Мам, пап, не хочу вам мешать и удаляюсь на торжественную часть в другое место.
— Куда ты удаляешься? — переспросил тоном, не обещающим ничего хорошего, Филиппенко.
— К друзьям, — ответил Димка.
— Я ухожу на дежурство, а мать что — одна будет?
— Одна, — протянул Димка, — сами наприглашали кучу народа, а теперь — одна.
— То — чужие люди, — назидательно сказал Филиппенко, — а ты сын. Новый год, как знаешь, семейный праздник.
— А сам-то уходишь.
— То — я, — строго ответил Филиппенко,
— Ну, ладно, — недовольный Димка ушел.
Филиппенко посмотрел на часы, стрелка подходила к восьми, с минуту на минуту должны быть гости. Филиппенко не хотелось с ними встречаться, чтобы не пожалеть, что праздник пройдет без него. Филиппенко сдернул с вешалки дубленку и, на ходу застегиваясь, выбежал во двор.
Машин становилось все меньше — водители спешили домой, всюду попадались такси с неумолимыми табличками «в парк». Все чаще машину Филиппенко останавливали люди с поднятыми руками. Он лениво притормаживал, пассажиры, весело галдя, усаживались, звонко хлопая дверцами машины. Все веселей становились компании, почти не считая, совали скомканные бумажки денег и исчезали. Филиппенко на ладони взвешивал пачечки мятых рублевок, так же не считая, заталкивал их небрежно в карман. Постепенно эта затея все больше нравилась ему, он радовался своей предприимчивости, смешны стали сомнения. Праздников, в конце концов, он встречал в своей жизни достаточно, все они были чем-то похожи, а воспользоваться этим праздником ему пришла идея в прошлый Новый год, когда они сами сели вот так же к какому-то автолюбителю и сунули ему денег гораздо больше, чем следовало бы…
Филиппенко, насвистывая, ехал дальше. Не пренебрегал он и крупными компаниями. Платили они немало, а милиция в Новый год смотрит на нарушения сквозь пальцы.
Филиппенко вначале старался проехать по каким-нибудь темным переулкам, но безнаказанность опьяняла, и он оказывался на центральных улицах. В двенадцатом часу поток пассажиров схлынул, еще брели одинокие фигурки с шампанским в руках, но в машине они не нуждались. Последними пассажирами до встречи Нового года оказалась стайка девушек — совсем молоденьких. Филиппенко машинально отыскивал взглядом среди них самую красивую, прошелся взглядом по их раскрасневшимся личикам и отметил одну — в пушистой шапочке — не красивая даже, еще по-детски милая — курносая, с задорными темными глазами, она все смеялась, а Филиппенко поглядывал на нее в зеркальце — несколько покровительственно. Девчонки болтали, хохотали громко и старались вовлечь его в свой разговор. Филиппенко не отмалчивался, но поддерживал их разговор с некоторой солидностью, важностью, как бы снисходя до них. Ему вдруг захотелось еще раз увидеть эту девочку в пушистой шапочке, неизвестно даже зачем. Уже на площади, куда девушки и направлялись, решился и спросил у нее: «Может, встретимся?» Она покраснела, пожала плечами, Филиппенко вытащил блокнот с корочкой из натуральной кожи и записал ее телефон. С девушек денег пришлось не брать. Филиппенко посидел в раздумье, не опрометчиво ли он поступил, взяв у нее телефон. Может и не позвонит никогда, а путь неблизкий проехал, потом махнул рукой: да разбогатеет, что ли, девчонки небогатые, хоть праздник и располагал к щедрости, а все равно, видно, первокурсницы, со стипендии много ли денег? Рукой махнул, а сомнения остались. Филиппенко подумал, ехать ли за новыми клиентами, или дождаться начала Нового года — встретить тут на площади, под общее «ура!»? Он задумчиво смотрел на раскачивающиеся игрушки на елке. Подбежал мужчина:
— Довези, друг, очень надо.
Филиппенко оценивающе глянул на него: ничего, видно, при деньгах, но нет, надо Новый год не в машине встречать, и сказал твердо, вовсе на затем, чтобы набить цену:
— Посмотри-ка на часы, скоро двенадцать, я не человек, что ли?
Мужчина продолжал просить, стал протягивать ему двадцатипятирублевку.
Филиппенко покосился на нее: да что он — дурак из-за этого «ура» торчать здесь на площади, — раскрыл заднюю дверцу, правда, не сразу, еще некоторое время не отказывая себе в удовольствии послушать мольбы мужчины. Вскоре пассажир вылез из машины и, видно, даже не жалея своей четвертной, пожелал ему счастливого Нового года, пригласил было даже к себе, Филиппенко кисло поблагодарил и поехал снова в сторону площади. Теперь, когда часы пробили двенадцать, многие направлялись на улицу, и Филиппенко был нарасхват. Он не подвозил каждого желающего, а все что-то высматривал, выгадывал, как заправский таксист, и даже интонацию усвоил новую: приятельски-небрежную. И деньги сыпались на него, как из рога изобилия. Он устал уже от этих денег, мелькавших перед его глазами, которые он скидывал в глубь кармана.
И все бы ничего, если бы не эта подвыпившая компания, подбежали: «Шеф, едем». Филиппенко неторопливо вытащил изо рта сигарету и, глядя равнодушно в сторону, спросил: «Куда?» Все на разные голоса стали объяснять, и тут он услышал:
— Здорово, Филиппенко!
Он вздрогнул. Это был Витек, работающий в соседнем отделе, в распахнутом пальто он пробирался к Филиппенко. Бурно поздоровавшись с ним, стал предлагать шампанское. Филиппенко отказывался, говорил, что он за рулем, но Витек не отставал — пришлось выпить, компания, громко и радостно кричащая по этому поводу, глазела, как Филиппенко торопливо глотает шампанское, не разбирая вкуса, а потом мигом расселась в машине: «Это друг Витька, он нас довезет, удачно сели, а то машин не найдешь».
— Слушай, Вить, мне некогда вас подвозить, извини, но не могу.
Витек непонимающе качал головой:
— А ты куда сейчас, Филиппенко? Нам же в одну сторону? Где Лидочка?
— Нет, — ответил Филиппенко, — мне в другую сторону.
— А-а, — погрозил пальцем тот, — ты с женщиной.
— С какой еще женщиной?!
— Да ладно, брось, — Витек пьяно покачнулся.
Филиппенко в сердцах сплюнул, сел в машину и сорвался с места так, что вся веселая компания повалилась со своих мест.
Настроение испортилось. Филиппенко и не думал до этого, что может встретиться со знакомыми, ладно, что Витек ничего не понял, а то красиво получается: руководитель группы в проектном институте и вдруг подрабатывает таким способом. Теперь Филиппенко старательно избегал особенно многолюдных мест, везде чудились знакомые. Он пугался этих счастливых лиц, но они словно преследовали его, пассажиры хоть и обращались охотно к нему с расспросами, но он был занят своей работой, а они были беззаботны по-праздничному, и это разделяло их. И Филиппенко, так довольный вначале своей находчивостью, невольно задумался: а прав ли он, убежав из дома, где веселились сейчас его друзья, и ему было горько, как будто по их просьбе он болтался всю ночь по ярко освещенным улицам. Впрочем, утешением для Филиппенко были плотно набитые карманы. Клонило ко сну. Филиппенко хоть и старался выспаться перед этим своим «дежурством», но ночь все-таки подходила к концу, а он не сомкнул глаз. Уже не было даже сил отвести машину в гараж, Филиппенко подъехал к своему дому, поставил ее в сторонку и взглянул на окна: в квартире еще горел свет.
Гости встретили его радостно, долго жали руку, обнимали, жалели:
— Не повезло тебе, назначили дежурство.
Тут же налили «штрафную».
И, странное дело, Филиппенко самому было жаль себя, как будто его действительно оторвали силой от дома, от друзей, от праздничного стола. Он отогревал закоченевшие пальцы, сидел, ослабевающий от теплоты, от выпитого вина, и силился избавиться ото сна, стараясь продлить это ощущение близости с домом, с друзьями, понимая, как не хватало ему их в новогоднюю эту ночь. Но сон не отступал.
Филиппенко встал из-за стола и направился в свою комнату. Около дверей стояла большая картонная коробка. Филиппенко с любопытством заглянул туда и застыл пораженный: в ней лежала разбитая на десятки мелких, искрящихся осколков хрустальная люстра. Ее купили неделю назад на две его зарплаты. Филиппенко бессмысленно глядел на замысловато разъединенные осколки и чувствовал, что не может избавиться от усталости, какую еще ни разу в жизни не чувствовал.
В комнату зашла Лидия, тоже заглянула в коробку и объяснила: