Каменный пояс, 1989
Шрифт:
— Я научился! Баушка, мама! Я научился!
— Слышу, слышу! — откликнулась бабушка.
— Не научился еще, — охлаждала его мама.
— Я же играю!
— Это ты только «Барыню», а вообще играть еще не научился.
— Научите меня еще что-нибудь!
— Я больше сам не знаю, — ответил Степан. — Ничего, еще научишься, играй!
И Ванюшка снова заиграл. Он гонял и гонял бедную «Барыню», стараясь наиграться досыта.
Далеко от избы летела музыка, и баба Маня, проходя мимо, удивленно остановилась,
Иван заглушил трактор, вывернул сливную пробку охлаждения. Из-под трактора повалил пар. Иван стал торопливо наводить порядок.
— Ну, хорош, хорош, — услышал он голос Пашки Челпанова и оглянулся, — а то сороки утащат!
— Не утащат, — улыбнулся Иван, — примерзнет.
— Ванек, чего-то у меня постукивает, а что — не пойму. Ты бы послушал, а?
Иван посмотрел на часы, кивнул и бросил тряпку в кабину.
— Нет, ты если торопишься, то не надо. Потом как-нибудь.
— Пойдем-пойдем, — шагнул Иван. — Успею еще. На концерт хочу ребятишек сводить.
— А-а! — и они пошли слушать Пашкин трактор.
Подрулил на своем «газоне» Мишка Вдовин. Как всегда, поставил машину чуть не к самой двери кормоцеха, чтобы утром за горячей водой ближе бегать. Хлопнул дверцей, подошел к Пашке и Ивану.
— Поня-атно, — задумчиво тянул Пашка. — Придется разбирать…
— А больше нечему! — Иван отступил в сторону своего трактора.
— Понятно, спасибо, Ванек, — кивнул Пашка, и Иван пошел.
Мишка увязался на ним.
— Слышь, Гудков! Ты, говорят, на гармошке лихо играешь? — сказал он.
— Я? На баяне. Немножко.
— Ну плясовую-то сыграешь, чтобы бабы потряслись?
— Плясовую играю, — усмехнулся Иван.
— Ну и все! А «Ромашки спрятались» они и так споют, когда поддадут хорошенько! Ну, так че, договорились?
— Насчет чего? — Иван остановился.
— Привет! Насчет свадьбы, конечно. У нас Колька женится, ты че, не слыхал?
— Нет, не могу.
— Почему? — и сухое Мишкино лицо начало стягиваться, как перед дракой.
— Не могу. Не хожу я с баяном… никуда, — Иван прямо взглянул на Мишку.
— Че, брезгуешь? — и Мишка отступил на шаг. — Ну, конечно, ты же у нас сознательный! А мы простые. Че ж ты будешь для нас играть!
— При чем тут… простые — непростые?
— Ладно, ладно, — и Мишка боком отходил все дальше:
— Ясно все, чего там!
— Да пошел ты к черту! — Иван повернулся к трактору.
— Сам иди! Ты же у нас кругом первый! — оставил за собой Мишка последнее слово.
Иван быстро сложил инструменты, закрыл кабину и пошел домой.
Дома он выпустил скот из денников, выбрал объедки из кормушек
— Ну, собрались? — с порога крикнул он.
— Мы на концерт пойдем, да, папа? — с разгону ударившись в отцовы ноги, спросил Петя.
— На концерт!
— А я пойду?
— Обязательно! Ты собрался? — присел он к сыну.
— Собрался.
— Молодец.
— Они же не высидят столько, шел бы без них! — сказала Катя, наливая ему тарелку супа.
— Высидим! — из другой комнаты подала голос Наташка.
— Ты уроки сначала сделай! — ответила мать.
— А я уже сделала, только одну строчку осталось написать, вот!
— А ты что, не пойдешь? — спросил Иван.
— Белья вон сколько гладить! Гора целая!
— Потом погладишь.
— Когда потом-то? Каждый раз — потом, потом, оно и копится.
— Наташку заставишь. Будешь белье гладить? — крикнул дочери.
— М-м, — недовольно промычала та.
— Ты что, не хочешь, чтобы мама пошла с нами?
— Ладно, поглажу, — сделала одолжение дочь.
— Я тоже поглажу, — встрял Петя. — Мам, пойдем с нами!
— Ох, какие вы сговорчивые, когда папа дома! Всегда бы так!
— Нет, правда, пойдем!
— Да что там смотреть-то? Детишки будут выступать! Ладно бы свои, а то смотреть на чужих и расстраиваться.
— Из-за чего?
— Что свои такие оболтусы. Дай папе поесть! — она стащила Петю с отцовых колен.
— А вот они посмотрят и, глядишь, сами загорятся. Пойдем, пойдем, — агитировал Иван. — Ну я сам помогу тебе это белье гладить!
— Ой, держите меня!
— Провалиться мне на этом месте!
— Я ведь пойду! — пригрозила жена.
— Ну и пошли!
— Все, одеваюсь!
— Ура! — закричал Петя.
Большой зал нового Дома культуры стал тесен. Шутка ли — свои деревенские ребятишки на фортепьянах будут играть! Говорят, уж больно хорошо их учат в этой музыкальной студии. Зрители несколько раз принимались хлопать, и, наконец, занавес открылся.
На сцене стояли и сидели дети. По залу прокатился рокот узнавания, а новоявленные артисты, щурясь, вглядывались в зал, находили своих, улыбались, перешептывались, прятали улыбки.
Фроловых девчонка объявила песню, и вышла их учительница. Она подняла руки, и ребятишки успокоились, выпрямились. Оркестрик проиграл вступление, и дети запели. И все стало меняться. Песня постепенно набирала силу, и от этого в груди что-то поднималось и поднималось. Иван старался разглядеть каждое личико в хоре. Все вроде бы знакомые, они вдруг стали новыми, неузнаваемыми.
Дети пели просто, безмятежно, — как птички поют, шейки вытягивают. И песня-то была немудрящая, детская, а душу вынимала.